Этики лишили воскрешенных мужчин их былой растительности на лице. И Бертон не переставал возмущаться по этому поводу. Конечно, такое нововведение позволяло людям обходиться без бритья, но ущемляло чувства и права тех, кто привык носить усы и бороды.
«А почему бы мне не изменить это деспотическое новшество? Скажу компьютеру, и он придумает, как возобновить рост волос на моем лице».
При жизни на Земле его тело имело физический дефект. Хотя слово «дефект», пожалуй, было слишком выразительным для такого легкого отклонения от нормы, как «блуждающий взгляд». Воскрешая его из мертвых на берегах Реки, компьютер исправил этот недостаток и тем самым возместил ему потерю бороды.
Но разве Бертон не мог получить ко всему прочему и ее тоже?
Он достал блокнот и сделал пометку рассмотреть этот вопрос.
«Бровь бога и челюсть дьявола», как написал о нем какой-то впечатлительный биограф. Довольно точное описание. Кроме того, оно подчеркивало его двойственность его натуры. Одна его половинка постоянно жаждала успеха, в то время как вторая искала поражений. Во всяком случае, так говорилось в книгах, посвященных жизни Бертона.
Некоторые из них лежали теперь на его столе. Он запомнил несколько названий, которые ему продиктовал Фрайгейт, и компьютер воспроизвел копии этих книг, отпечатав и сброшюровав листы. По мнению Фрайгейта, лучшими являлась «Дьявольские поездки». Эту книгу, впервые изданную в 1967 году, написала американка Фовн М. Броуди.
— Мне тоже хотелось написать твою биографию, — рассказывал Фрайгейт, но, прочитав «Дьявольские поездки», я отказался от своего намерения. Тем не менее, превосходный стиль Броуди и изобилие использованного материала не удержали других литераторов от дальнейшего описания твоей жизни. И если тебе не понравится книга моей соотечественницы, ты можешь выбрать себе кого-нибудь из них. Книгу Броуди немного портит излишний акцент на фрейдовском анализе. С другой стороны, ты, возможно, скажешь мне, что она была абсолютно права. Так или иначе, только ты можешь судить об истинности того, что написано в этих книгах.
Однако Бертона интересовали фотографии, а не текст. Одна из них воспроизводила его портрет, нарисованный сэром Фредериком Лейтоном. Позже картина этого известного художника выставлялась в Лондонской Национальной галерее. Бертон выглядел на ней довольно неприятно — как пират елизаветинских времен. Лейтон изобразил его немного в профиль, пытаясь подчеркнуть высокий лоб, широкие надбровные дуги, густые брови и проницательный взгяд. На высокой скуле рельефно выступал шрам от копья сомалийца. Лейтон говорил, что такая деталь лишь украсит портрет, и Бертон не возражал. Шрам, полученный с честью, заменял медаль, а он, имея множество настоящих наград, относился к медалям с пренебрежением.
— Отчасти это твой недостаток, — сказал Фрайгейт. — Хотя мне понятны подобные чувства. Я и сам иногда потворствую себе в самоуничижении.
— Моя семья придерживалась девиза: «Честь, а не награды».
На той же странице располагалась фотография его жены Изабел, сделанная в 1869 году, когда ей исполнилось тридцать восемь лет. Она выглядела царственной и красивой женщиной. «Как добрая, но властная мать», — подумал он. За несколько страниц до этого имелся ее портрет, сделанный французским художником Луи Десангесом в 1861 году. В тот год она и вышла замуж за Бертона. Прекрасная, молодая и задорная. Рядом находился портрет Бертона, который Десангес сделал почти в то же время. Какой контраст! Тридцатилетняя Изабел и ее сорокалетний супруг. Его усы свисали чуть не до ключиц; он выглядел мрачным и свирепым. Губы казались излишне толстыми, но, по словам биографа, это говорило лишь о его чувственной натуре. А вот губы Изабел получились тонкими и чопорно поджатыми — словно трещина на лице красивой куклы. Тонкие губы и толстые губы. Любовь, веселье и нежность по соседству со свирепостью, амбициозностью и пессимизмом. Светлая Изабел и ее мрачный супруг.
Он вернулся к странице, где находилась фотография, сделанная в 1890 году их семейным врачом — доктором Бекером. Бертону тогда исполнилось шестьдесят девять лет. В то время они с Изабел жили в Триесте, и на снимке виднелся их задний дворик с высоким тенистым деревом, под которым Бертон любил вспоминать о прошлом. Там он и сидел, сжимая одной рукой набалдашник железной трости; другая рука лежала на запястье. Пальцы, как у скелета. Руки смерти. Высокий цилиндр, стоячий воротник и серый широкий плащ. Впалые глаза на изможденном лице, как у голодного узника. Впрочем, он тогда и чувствовал себя в тюрьме своих болезней и тела. Хотя во взгляде все еще пылали угольки былой свирепости.