Иуда нервничал по поводу расходов. Он исполнял роль казначея в организации доктора Христа и лучше всех понимал, насколько они зависели от добровольных пожертвований верующих.
— Эта операция влетит нам в копеечку, — хрипло сказал он великому ученому.
— Да, но подумай о рекламе. Когда миллионер Иосиф из Аримафеи услышит о наших результатах, он вложит в нас столько шекелей, что нам их хватит на оживление целого кладбища. Мы спишем эту операцию на его счет, и он получит за свою благотворительность шестипроцентную скидку на налог.
Позже, размышляя о своих фантазиях, Фрайгейт поймал себя на том, что тогда он еще не знал о рекламе и налоговых скидках. Скорее всего, он немного реконструировал свои детские вымыслы, хотя они казались ему ничем не хуже многих изданных книг.
Эта версия о Христе-ученом приохотила юного Фрайгейта к чтению научной фантастики. По горло занятый Свифтом, Твеном и Дойлем, Баумом, Дюма и Гомером, он едва находил время для Библии и карманного издания Джона Баньяна, иллюстрированного Доре. В его запутанных лабиринтах подсознания религиозные тексты смешивались с работой ученых, которые спасали человечество от неминуемой гибели. Те прежние журналы и книги научной фантастики проповедовали рационализм и неодолимую силу логики. Юный Питер верил, что только наука может вывести людей из той кутерьмы, которую они наворочали за последнюю сотню тысячелетий. Родившись в высокоразвитом технологическом обществе, он тогда еще не знал, что в каждом ребенке присутствовали каменный, бронзовый и железный века — багаж, который нес на свой плечах каждый мысливший человек. Некоторым счастливчикам удавалось избавиться от части этого груза, но никто и никогда не отбрасывал его полностью.
Впрочем, возможно, Нур исключение?
— Даже в тех эпохах имелось много хорошего и желанного, ответил мавр. Зачем же мне избавляться от этого?
Когда Фрайгейту исполнилось одиннадцать, его родители впали в религиозную апатию. Они перестали посещать Первую Церковь Христа-ученого на Гамильтон-бульваре, но отец настоял на том, чтобы их старший сын по-прежнему ходил на все церковные собрания. Отвозить его на Гамильтон-бульвар не хотелось ни отцу, ни матери, поэтому они устроили Питера в воскресную школу пресвитерианской церкви, которая находилась на Аркадия-авеню недалеко от их дома.
И тогда на полной теологической скорости он ушел с головой в теорию предопределенности. Однако и она не излечила его от контузии души и философских травм, нанесенных необъясненными противоречиями.
— После этого мир стал для меня больничной палатой для выздоравливающих, — рассказывал он Бертону. — Хотя я, конечно, кое в чем преувеличиваю.
К тому времени Фрайгейт уяснил, что людей награждали с небес только в том случае, если их жизни были наполнены хорошими делами, а сами они непоколебимо верили в существование Бога и самодостаточность Библии.
— Однако пресвитериане утверждали обратное. Они говорили, что нет большой разницы в том, какими являются люди, — тщеславными грешниками или примерными христианами. За тысячи лет до создания вселенной великий Бог уже определил, что этот нерожденный человек будет спасен, а тот нерожденный человек будет проклят. Их вера очень похожа на теорию Твена о глобальной предопределенности событий. В тот миг, когда первый атом столкнулся со вторым, цепь событий замкнулась в определенном направлении, и отныне все явления заданы углом и скоростью, с которыми эти два атома врезались друг в друга. Если бы угол и скорость имели другие значения, наш мир выглядел бы совершенно иначе. Таким образом, жизнь человека определена во всем, и ничего уже нельзя изменить. Или, выражаясь языком двадцатого века, мы запрограммированы на все сто процентов.
Вся хитрость божественного замысла заключалась в том, что люди не могли сказать себе: «Какого черта?» — и жить распутной безответственной жизнью. Мы верили в непреложность христианского уклада, и, что хуже всего, нам приходилось следовать этим правилам. От нас требовалась вера в Бога, и при этом нам запрещали быть лицемерами. Но до самой смерти человек не знал, куда определена ему дорога — в рай или в вечное пламя ада.
Если верить словам пресвитериан, каждый из нас мог грешить всю жизнь.