Глава 1. Довольно странные обстоятельства
Глава 1. Довольно странные обстоятельства.
Уже вечерело, когда со мной приключилось это несчастье.
Представьте себе, что давно знаю, что в этом мире потерял всё. И семью, и дом, и себя и даже своё собственное имя, которого я не помню. Я давно никто. Нищий бродяга. Самый настоящий нищий старик. И, наверное, смерть моя не была бы уж такой ужасной, скорее необходимая закономерность. Скорее как избавление от мук, а не ужасный конец.
Наверное, я так бы и умер вблизи таверны, лежа в луже скверны, помоев, мочи и испражнений, если бы не этот симпатичный в хорошем костюме аристократа молодой человек, подоспевший весьма во время, что вытащил так удачно старого нищего за подмышки из грязи, дабы тот не захлебнулся окончательно.
Мне кажется, он один понял всю глубину моей горечи и безысходности, в какой я пребывал всё последнее время. И благо же я был мертвецки пьян, так ведь нет же, я был, как на зло, совершенно трезв в тот вечер. Ни в одном глазу. Чист, как стёклышко. В этот треклятый день у меня во рту не побывало и маковой росинки, чтобы можно было как-нибудь сослаться на действие винных паров. Для этого никто мне не соизволил подать ни гроша.
Клянусь, мне уже приходилось валяться в нечистотах подобных этим и не единожды, но чтоб так дерьмово выкупаться с головой, за мной этого ещё никогда не водилось. Я повторюсь, ещё ни разу. Ни разу не приходилось за всё время своей истории нищенствования и побирушничества. Которая тянется, уж поверьте мне, второй десяток лет.
Я лежал тогда на спине, навзничь, а вода, обтекавшая моё, приподнявшееся заметно над водой, тощее тело, затекала в уши и уже норовила попасть в рот и в нос. Такая липкая грязная вонючая субстанция, подбираясь всё ближе и ближе, а я в то время усиленно пытался барахтаться и с помощью двух рук, действующих, как два винта, боролся за лишнюю минуту жизни, чтобы не утонуть мгновенно, как топляк. Силы мои таяли с каждой секундой, и я чувствовал, что слабну и больше не в состоянии продержаться над этой вонючей водой. С полной уверенностью говорю, все жизненные силы были уже на исходе, когда, как агнц, нарисовался склонившийся надо мной этот молодой человек в образе аристократа, бросивший себя в жертву, как в пламя огня пушинку пуха с шикарной напомаженной шевелюрой.
Я не мог представить себе ничего более отвратительного в тот миг, чем захлебнуться в этой жиже, набравши в рот и во все внутренности чьи-то паршивые испражнения из чьих-то вероятно больных желудков, мучимых катарактами и язвами.
Но даже в те мгновения я смог оценить его жертвенный поступок сполна. Он бросил себя в пучину мерзостей. А за одно и свой идеально подогнанный и сшитый по моде, безупречно, кристально чистый, аристократический костюм. Каких денег стоит этот костюм? И сколько же может тогда стоить жизнь этого богатого господина? Мне даже подумать страшно! А если бы хоть капля той грязи попала на этот предмет восхищения, на этот шедевр, а не предмет повседневной одежды.
Моя жизнь оценивалась в ничто. Не шла ни в какое сравнение даже против одной единственной пуговицы на его модных кальсонах.
Его взгляд голубых лучистых глаз был поистине ангельским.
Он схватил меня за плечи и буквально одним рывком поднял чуть ли не на небеса над всей этой тошнотворной грязью и тащил до тех пор, пока я не ухватился руками за каменный край этой дерьмовой купели, в которой едва не испустил дух.
Я был ему безмерно благодарен за его старания, приложенные при моём извлечении из водянистых фекалий. Но чем я мог его отблагодарить за своё чудесное спасение, а иначе это и назвать было нельзя. Именно чудесное спасение! Я не мог даже выразить всю свою благодарность словами, лишь пускал слюни, отплёвывался и кашлял не в силах прокашляться, чтобы, наконец, освободить свои легкие от попавшей в них жидкости.
Не говоря ни слова, молодой аристократ небрежно обтёр, между тем, свои нежные и тонкие пальцы, как у музыканта, бархатным белоснежным платком. Брезгливо бросил платок себе под ноги. Совсем не заботясь о безупречной чистоте этого платка и будущем употреблении, не ожидая услышать никакой от меня хоть какой-нибудь словесной благодарности, лишь для верности зрительно убедившись в моей крайней кошачьей живучести и в том, что труд не напрасен и спас он вовсе не животное, а настоящего живого человека.
Мне всё равно было совестно перед ним. Ей-богу! Но в тоже время мне хотелось бы, чтобы этот молодой человек не уходил, а остался и поговорил со мной, но это было превыше всяких мечтаний. Я прятал от него глаза, чтобы ненароком не встретиться как-нибудь глазами с его одухотворённым суровым пронзительным взглядом и боялся высморкаться в руку, а лишь мелко покашливал и сплёвывал под ноги.