Чудовище втянуло в себя огромный мучительный вдох, глотая воздух, всасывая в разорванную плоть хрипящую и раздутую, колючую и болезненную массу. Вдох оборвался со звуком столь высоким и трогательным, что мурашки забегали у Гриффина по щекам, по шее, по спине, — а жуткая тварь потянулась в никуда, отчаянно желая вырвать то безумное железо, что ее уничтожило, но не смогла — и лезвие со всхлипом вытащил сам Гриффин, когда дьявол оторвался от женщины, истекая кровью, истекая спермой и каждое мгновение истекая жизнью. Клонясь вниз и сползая в водопад, мигом окрасившийся плывущими, будто дохлые рыбы, пятнами разноцветной крови, дьявол все же сумел повернуться и осуждающе глянуть прямо в лицо Гриффину:
— Сзади!
В спину!
И умер. Скончался. Уплыл по водному каскаду в глубокие мрачные озера отбросов, дерьма и тлена. Ушел на илистое дно, где уже ничто ничего не значило. Кроме прошлого.
А Уоррен Глейзер Гриффин остался стоять с забрызганной кровью широкой золотистой грудью, не сводя глаз с женщины своей мечты, чьи глаза, в свою очередь, подернула пелена страха и бешенства. Все оргии его сновидений, все дикие совокупления его юношеских ночных кошмаров, все его желания, вожделения и потребности в женщинах вскипели вдруг в Гриффине.
Девушка лишь раз пронзительно взвыла, когда он ее взял. Во время короткой схватки и перед самым входом в голове крутились мысли: бабабля сволочьбля сукабля вотбля и вот так и вот так и вот так и еще и вот так и когда он встал с нее, глаза, что смотрели на него в ответ, были будто листья под снегом в первый день зимы. А по тундре его души свистели лютые ветры. Вот он склеп его прекраснейших мечтаний. Могила его вечности. Мусорная свалка, разделанное мясо, смердящая реальность его снови его Рая.
Гриффин попятился от девушки, слыша вопли тех, что были бессмысленно утоплены по воле его тщеславия, слыша беззвучные обвинения в трусости, которые выкрикивал дьявол, слыша оргазм — приговор той страсти, что никогда не была любовью, в конце концов понимая, что все это и есть реальная сущность его натуры, подлинные лица его грехов, записи в гроссбухе той жизни, которую он никогда не вел, но тем не менее молча поклонялся ей на алтаре зла.
Все эти мысли, будто страж Рая, будто хранитель ворот, будто выкликающий души, будто стоящий за весами, наступали на него сквозь ночь.
Гриффин поднял взгляд — и в последний миг успел осознать, что с завоеванием личного Рая ничего у него не вышло… а потом двадцатичетырехметровая громадина, которую иначе, как драконом, и не назовешь, разинула пасть, что была весь мир и правосудие, и смяла Уоррена Глейзера Гриффина в бесчувственный комок меж рядами клыков.
Когда в проулке отрыли его тело, то даже закаленным строителям и спасателям сделалось дурно. Целой не осталась ни одна кость. Саму плоть будто глодала целая орда псов-людоедов. И все же три стойких землекопа в конце концов с помощью ломов и лопат извлекли бесформенную массу из трехметровой могилы. Все сошлись на том, что просто в мозгу не укладывается, как голова и лицо могли остаться нетронутыми.
И все также сочли, что лицо погибшего счастья не выражало. Тому было множество объяснений, но никто не упомянул об ужасе, ибо то был не ужас. Никто не сказал и о беспомощности, ибо то была и не беспомощность. Пожалуй, будь их чувства достаточно глубоки, спасатели могли бы остановиться на скорбном чувстве утраты. Но никто из них, впрочем, не смог понять, что лицо это со всей категоричностью заявляет: человек и вправду способен жить в своих снах, в своих прекраснейших снах, но только если он этих снов достоин.
В ту ночь не было дождя — нигде во всей ведомой Вселенной.
День птеранодона
(межвселенская хроника текущих событий)
Птеранодон свалился с неба в среду, ровно в 4 часа 18 минут. Кружа как подбитая птица и со свистом рассекая воздух, он грохнулся точнехонько на стыке Шестой авеню и Сорок седьмой улицы. Распластав мощные крылья, он раздавил в лепешку один «мустанг», два «кадиллака», один «бьюик ривьера», три «фольксвагена», передок «пежо» и туристский автобус фирмы «Грейлайн».
Чудовище прикончило восемьдесят семь человек, но не этот прискорбный факт привлек внимание Кили, выползавшего в тот момент из замызганной порнолавчонки, — одной из тех, коими усеяна Шестая авеню, — и трепетно прижимавшего к груди сверток с книжками и кучей фото пуэрториканок с плохо выбритыми подмышками, но зато щедро раздвинутыми ножками. Строго говоря, в первую очередь он отреагировал на сам достаточно шумноватый факт падения огромного, застившего свет тела; затем — на страшный грохот от удара этого дохлого создания о мостовую; и, наконец, он автоматически определил, что речь шла не просто о каком-то там задрипанном птеродактиле, а совершенно недвусмысленно о птеранодоне из рода орнитостомов. Кили как-никак студент третьего курса Колумбийского университета, готовившийся стать лиценциатом по истории геологии, и, естественно, не мог не распознать с одного взгляда этот суперхарактерный костистый гребень, разросшийся от черепа вдоль спины и столь превосходно выполнявший роль противовеса громадному беззубому клюву.