Я был на середине важного доклада одного из местных представителей, в котором намечалась — только намечалась лазеечка, которую я так искал, дабы смирить агрессивные планы «Гиллингс Миллс», когда выскочил на остановке, зажав портфель под мышкой, уткнув нос в отчет, и чисто автоматически зашагал по привычному маршруту.
Уже наполовину спустившись в метро, я сообразил, что провалиться мне в ад, если я знаю, где нахожусь. Меня окружали спешащие мужчины и женщины, текущие сплошной массой, словно лососи, торопящиеся на нерест. Я находился где-то под вечно переполненным лабиринтом переходов Центрального Вокзала и крутил головой в поисках выхода, который вывел бы меня наружу, где-нибудь поближе к моей работе.
Но что за чертовщина творится здесь? Раньше я ни разу не видел каких-либо указателей на облицованных кафелем стенах. Теперь от них рябило в глазах, но все они были самые обычные: женские силуэты, крупные размашистые надписи на каких-то иностранных языках, груды упакованных товаров, яркие краски.
Я потерял к ним интерес и решил прикинуть, где же я нахожусь.
Я поднялся на станцию, потом вновь спустился в метро, затем долго шел, уткнувшись в этот — будь он проклят! — отчет, надеясь, что напрактиковавшиеся ноги знают, куда меня несут.
Меня вдруг осенило, что последние несколько лет я позволял вести себя туда, куда каждое утро привыкли направляться мои ноги. Все верно, но ведь ноги повиновались подсознательным приказам мозга, который говорил: «Идите за другими пассажирами».
А сегодня я направился не за тем потоком.
Линия желтых ламп помещенных на потолке через равные интервалы обычных светильников указывала путь куда-то. Я шел, следуя их подсказке, потом взглянул на часы — в сотый, наверное, раз за это утро — и обнаружил, что уже больше девяти. Я опоздал на работу!
Впервые за всю жизнь!
Я ударился в панику и остановил спешившего навстречу мужчину в сером костюме, с пачкой бумаг под мышкой.
— Простите, не могли бы вы сказать, где здесь выход на Сорок Вторую и Лек…
— Н-н стройт с-бядрка, ясн, — процедил он уголком рта и устремился дальше.
Я застыл с глупым видом, пока очередной поток людей не начал кидать на меня раздраженные взгляды, потому что я мешал их движению.
«Иностранец», подумал я и обратился к девушке с типично торопливой секретарской походкой:
— Простите, я вроде бы заблудился. Где здесь выход на Сорок Вторую и Лексингтон?
Она на мгновение изумленно уставилась на меня, небрежно сбросила руку, которой я прикоснулся к рукаву ее пальто, и поспешила дальше, взглянув на меня через плечо. Ее взгляд ясно говорил: «Шутим, приятель?»
Вот тут я испугался по-настоящему. Я понятия не имел, где нахожусь, куда направляюсь и как выбраться наверх. И за все это время мне не попалось ни одного выхода. И все это время мимо целеустремленно текли людские потоки.
Метро всегда вызывало во мне страх, но теперь он достиг кульминации.
Тут я заметил стрелки на стенах. Они были выполнены в том же резком, условном стиле, что и рекламы, но наконец-то я получил сообщение!
ЭТОТ ПУТЬ КУДА-ТО ВЕЛ!
Я влился в толпу.
Когда я увидел поезд, то оказался в центре человеческого роя, и все безумно рванулись вперед, чтобы успеть занять места в вагонах.
— Да погодите же! Пустите меня! Остановитесь на минутку!
Меня несло вперед, сдавленного, словно роза между листками гербария, и втиснуло в двери вагона.
Если вы живете в Нью-Йорке, то знаете, что в этом нет ничего невозможного.
Двери закрылись с пневматическим вздохом, и поезд помчался вперед. Без дребезжания. С этого мгновения я непрерывно начал потеть.
Я, конечно, был удивлен, но в центре подземного Манхэттена не может повстречаться ничего неожиданного и выходящего из рамок, за чем не стоял бы пресс-агент. Однако, это не было похоже на рекламное предприятие. Что-то шло не так. Куда-то не туда все это вело, а я оказался пойманным в самом центре.
Я не был напуган, поскольку не знал, чего следует опасаться. К тому же вокруг было слишком много привычного, чтобы сразить меня полностью. Мне миллионы раз приходилось ездить в метро, как и сегодня. То слетали и оказывались растоптанными очки, то мялась рубашка, то начищенные до блеска ботинки покрывались грязью, так что часто случалось думать о неприятностях, которые еще могут тебя подстерегать.
Но рекламы были на иностранном языке. Все, к кому я пытался обратиться, отделывались невнятным бормотанием, а большинство людей глядели на меня так, словно у меня зеленая кожа.