Поразительно, но — если вернуться от мифа к политической актуальности — Сталин говорил на XVI съезде примерно то же. Во-первых, его речь позволяет вспомнить, что Румыния, куда бежал Бендер, — это бывшая часть Российской империи, отторгнутая после революции и отнюдь не забытая советской властью: «Говорят о международном праве, о международных обязательствах. Но на основании какого международного права отсекли господа “союзники” от СССР Бессарабию и отдали ее в рабство румынским боярам?» Во-вторых, Сталин обсуждает с делегатами проблему невозвращенцев, предлагая свою интерпретацию их статуса: «Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со всей последовательностью. Понятно, следовательно, что кто не хочет считаться с нашей Конституцией — может проходить дальше, на все четыре стороны. Что касается Беседовских, Соломонов, Дмитриевских и т. п., то мы и впредь будем выкидывать вон таких людей как бракованный товар, ненужный и вредный для революции. Пусть подымают их на щит те, которые питают особые симпатии к отбросам. (Смех.) Жернова нашей революции работают хорошо. Они берут все годное и отдают Советам, а отбросы выкидывают вон. Говорят, что во Франции, среди парижских буржуа, имеется большой спрос на этот бракованный товар. Что же, пусть импортируют его на здоровье. Правда, это несколько обременит импортные статьи торгового баланса Франции, против чего всегда протестуют господа буржуа. Но это уж их дело. Давайте не будем вмешиваться во внутренние дела Франции. (Смех. Аплодисменты.)». Что мифологически — смерть, то политически — помойка.
Наконец, генеральный секретарь рисует впечатляющую картину двух миров: «Отметим главные, общеизвестные факты. У них, у капиталистов, экономический кризис и упадок производства как в области промышленности, так и в области сельского хозяйства.
У нас, в СССР, экономический подъем и рост производства во всех отраслях народного хозяйства.
У них, у капиталистов, ухудшение материального положения трудящихся, снижение заработной платы рабочих прост безработицы.
У нас, в СССР, подъем материального положения трудящихся, повышение заработной платы рабочих и сокращение безработицы.
У них, у капиталистов, рост забастовок и демонстраций, ведущий к потере миллионов рабочих дней.
У нас, в СССР, отсутствие забастовок и рост трудового подъема рабочих и крестьян, дающий нашему строю миллионы добавочных рабочих дней.
У них, у капиталистов, обострение внутреннего положения и нарастание революционного движения рабочего класса против капиталистического режима.
У нас, в СССР, укрепление внутреннего положения и сплочение миллионных масс рабочего класса вокруг Советской власти.
У них, у капиталистов, обострение национального вопроса прост национально-освободительного движения в Индии, в Индокитае, в Индонезии, на Филиппинских островах и т. д., переходящий в национальную войну.
У нас, в СССР, укрепление основ национального братства, обеспеченный национальный мир и сплочение миллионных масс народов СССР вокруг Советской власти.
У них, у капиталистов, растерянность и перспектива дальнейшего ухудшения положения.
У нас, в СССР, вера в свои силы и перспектива дальнейшего улучшения положения».
Великий комбинатор спасся из царства небытия и вернулся в СССР, но проиграл все. Этот вариант — как настаивали авторы — и стал «окончательным».
Однако Бендер — «блудный сын», обретающий любовь, и Бендер — незадачливый перебежчик — переменные величины, где возможны были изменения и дополнения, а константа черноморского финала дилогии — необычайно жесткое для советской литературы изображение базового социального конфликта — «противоречия между большим человеческим обаянием “великого комбинатора” и его антиобщественной сущностью»[341].
Нюансы интерпретации этого конфликта могут быть различными. Л.М. Яновская (может, вынужденно) сводила базовую «антиобщественную сущность» Бендера к тому, что он — «одна из типических фигур уходящего капитализма»[342]. Исследователь, в частности, привела любопытную запись из набросков «Золотого теленка»: «Отменят деньги»[343], связав ее соответствующими утопическими проектами того времени. Напротив, Я.С. Лурье (в монографии, изданной во Франции!) толковал базовое «противоречие» к противостоянию личности и бюрократии. Наверное, теперь, отстраняясь от того времени, правомерно попробовать предложить примиряющую формулу «противоречия» — как конфликта коллектива, советского народа и одиночки, индивидуальности. Этот конфликт готовится речью Бендера — добавленной в 1-ю часть — о Рио-де-Жанейро, «серьезнейших разногласиях» с советской властью и тоскливым нежеланием «строить социализм». А в финале романа (при обоих вариантах развязки) противостояние коллектива с индивидуальностью углубляется и акцентируется.
341