Читательская догадка о времени последнего ареста Бендера подтвердится во второй части романа. Великий комбинатор расскажет Воробьянинову, что в «прошлый сезон» жил на «даче Медикосантруда», в санатории профсоюза работников медико-санитарного труда. Подразумевается, что «прошлый сезон» — лето 1926 года. А весною следующего Бендер — в Стар городе. Без носков и денег. Соответственно, в украинском допре он оказался примерно осенью 1926 года и провел там около шести месяцев — срок, предусмотренный за мошенничество и сходные преступления. Опять же во второй части романа будет наконец прямо сказано, что это не первый бендеровский срок: администратор «театра Колумба» вспомнит о пятилетней давности встрече с великим комбинатором — «в Таганской тюрьме, в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу».
Речь Бендера стилистически вполне соответствует его амплуа «благородного мошенника» или, применительно к русским условиям, «интеллигентного жулика». Он то и дело цитирует русских поэтов, точнее, иронически обыгрывает строки и строфы романсов на их стихи, арии из популярных опер и оперетт, газетные передовицы, афоризмы «классиков марксизма» и т. п., тогда как воровской жаргон, выражения вроде «стоять на цинке», использует крайне редко.
При этом авторы вовсе не намекали, что великий комбинатор недостаточно знаком с подобного рода лексикой. Наоборот, Ильф и Петров подчеркивали, что воровской «феней» герой владеет в совершенстве, более того, «блатная музыка» стала для Бендера объектом своеобразной игры, иронического переосмысления. Такова, например, одна из реплик в ранней редакции романа. Воробьянинов, узнав, что Бендер прошлым летом жил на «даче Медикосантруда», спрашивал, не медик ли великий комбинатор, и слышал в ответ: «Я буду медиком». Далее сообщалось, что «Ипполит Матвеевич удовлетворился столь странным объяснением». Объяснение действительно могло показаться странным: о медицинском образовании героя, равным образом о его планах на этот счет ни раньше, ни позже ничего не говорилось. Готовя роман к публикации, Ильф и Петров заменили реплику Бендера: «Для того, чтобы жить на такой даче, не нужно быть медиком». Теперь ответ не выглядел «столь странным», однако легко догадаться, что авторы и первую бендеровскую реплику выбрали не по недомыслию. На воровском жаргоне врач, медик — «лепила», а глаголы «лепить» (что-то) и «лечить» (кого-либо) употреблялись еще и в значении «лгать», «сознательно вводить в заблуждение», «обманывать». Великий комбинатор имеет в виду предстоящие поиски в Москве, где опять придется «лечить» владельцев стульев и, конечно же, «лепить» при этом[38].
Трудно сказать, почему была заменена реплика. Не исключено, что, по мнению редакторов, смысл шутки был неочевиден, авторы же решили уступить. Но в любом случае шутка была рассчитана на довольно широкий круг читателей: о жаргонах воров и нищих давно публиковали исследования филологи, этнографы, правоведы, да и вообще «блатная музыка» вошла в тогдашний литературный язык.
Примечателен и монолог Бендера в главе «И др.» «Нас никто не любит, — рассуждает он, обращаясь к Воробьянинову, — если не считать уголовного розыска, который нас тоже не любит». Вспомнив об угрозыске, великий комбинатор иронизирует по поводу «протокола осмотра трупов», что был бы составлен, сумей васюкинские шахматисты догнать концессионеров. Тело великого комбинатора «облачено в незапятнанные белые одежды, на груди золотая арфа с инкрустацией из перламутра и ноты романса «Прощай ты, Новая Деревня». Покойный юноша занимался выжиганием по дереву», — отметит протоколист, а на бендеровском памятнике непременно будет высечено: «Здесь лежит известный теплотехник и истребитель Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендербей», отец которого был турецко-подданный и умер, не оставив сыну своему Остап-Сулейману ни малейшего наследства. Мать покойного была графиней и жила нетрудовыми доходами».
«Знать музыку» — знать воровской жаргон. «Играть музыку», «играть на музыке», «ходить по музыке», «быть музыкантом» — совершать кражи и иные правонарушения. Бендер знает жаргон воров, т. е. «знает музыку», он мошенничает и крадет, почему его можно назвать «музыкантом», на что указывают арфа и ноты. Однако он не входит в воровское сообщество, не считает себя «цветным» — профессиональным вором, почему и упоминает «белые одежды». Соотнесение темы смерти и нот романса «Прощай ты, Новая Деревня» тоже закономерно. «Новая Деревня» в данном случае не просто топоним. В 1920-е годы определение «новая» употреблялось в значении «советская», «социалистическая», а слово «деревня» на воровском жаргоне — «тюрьма». Таким образом, рецидивист Остап осмысляет смерть как окончательное расставание с пенитенциарными учреждениями СССР.
38
О жаргоне и реалиях быта преступников здесь и далее см., например: