Аналогичным образом интерпретирован и род занятий «усопшего» — «выжигание по дереву». Речь идет, конечно же, не о кустарном промысле. На воровском жаргоне термин «дерево» («деревяшки») употреблялся в значении «деньги» и «документы», точнее, «бланки документов», а «выжига» — мошенник, соответственно «выжигание по дереву» можно понимать и как «подделку документов», «незаконное использование документов», что в романе постоянно практикует великий комбинатор. О том же свидетельствует сочетание «теплотехник и истребитель». Слово «теплотехник», с одной стороны, напоминание о «выжигании по дереву», а с другой, в контексте воровского жаргона, — «техник» — вор, совершающий кражи с помощью технических приспособлений, равным образом удачливый преступник, не оставляющий следов. Термин «истребитель» здесь использован в значении «летчик», «летун», это, с одной стороны, указание на «специализацию» — «жулик-гастролер», а с другой — аллюзия на распространенную в уголовной среде присказку: «жулик что летчик — летает, пока не сядет».
Неслучайно и упоминание родителей в автоэпитафии: великий комбинатор не столько рассказывает о себе, сколько пародирует обычные для мошенников ссылки на обстоятельства, что вынудили «стать на преступный путь». Даже если бы сыну «турецко-подданного» досталось наследство, революция все равно лишила бы его собственности и мать лишилась бы «нетрудовых доходов», т. е. ренты. Ну а титул, которым Бендер наделил покойную, должен был восприниматься как намек на «знатное происхождение»: в предреволюционные годы это вызывало сочувствие, позже, по причинам очевидным, прием утратил функциональность, почему и осмеивается великим комбинатором.
Здесь продуктивно вспомнить о том, как определил воровскую «профессию» Бендера такой авторитетный свидетель, как В.Т. Шаламов.
В эссе «Об одной ошибке художественной литературы» бывший заключенный утверждал, что русские писатели обычно не изображали мир профессиональных преступников, тогда как у ряда советских писателей это — модная тема. Соответственно, романная дилогия Ильфа и Петрова, наряду с другими произведениями советских писателей, романтизировавшими, по мнению Шаламова, криминальное сообщество и его представителей, обманывала читателей, принося «значительный вред»[39].
Авторам дилогии была инкриминирована неосведомленность. Если точнее — «слабое понимание сути дела». Речь шла о том, что только «слабое понимание сути дела» и могло обусловить попытки романтизировать криминальное сообщество. По словам Шаламова, его личный почти семнадцатилетний лагерный опыт исключал положительные оценки каких бы то ни было нравственных качеств профессиональных преступников и вообще «блатного мира».
Вряд ли нужно спорить об этических оценках, сформулированных Шаламовым, применительно к романам Ильфа и Петрова. Невозможно доказать или опровергнуть, что в задачу авторов дилогии входила, как определил Шаламов, «поэтизация уголовщины».
Шаламов и не доказывал, он просто обвинил. Известно, что у него были свои причины непримиримо относиться к «блатному миру» и любым попыткам сочувственно изобразить криминальную среду. В данном же случае важно предложенное Шаламовым определение специальности центрального персонажа дилогии: «фармазон Остап Бендер».
Шаламов — безотносительно к отрицательному мнению о дилогии — точен. Точен именно в силу лагерного опыта. В лагерной терминологии характеризует он способы заработка, используемые Бендером. На криминальном жаргоне того времени (а также более раннего, да и позднего) «фармазон» или «фармазонщик» — именно мошенник. Как правило, мошенник, берущий взаймы деньги под залог фальшивых ценностей.
Бендер не просто мошенник, но мошенник-профессионал. Что, кстати, подтверждается его татуировкой. На груди «у великого комбинатора была синяя пороховая татуировка, изображающая Наполеона в треугольной шляпе с пивной кружкой в короткой руке» (сцена на пляже в «Золотом теленке»).
39
Здесь и далее цит. по: