Итак, осенью 1927 года надежды героев романа «Двенадцать стульев» вернуться в прошлое не сбылись. Все их усилия напрасны. Такой сатирический роман был очень кстати в полемике с «левой оппозицией», почему сановный Нарбут и счел возможным поторопиться. И позволить авторам откровенно вышучивать прежние пропагандистские клише, осмысляемые — в пылу полемики — как троцкистские, пародировать всем памятные «достижения левого искусства», издеваться над бесконечными, к месту и не к месту читаемыми докладами о «международном положении», «империалистической угрозе», над традиционной советской шпиономанией и т. п. Роман получился довольно объемным, даже на сокращенный вариант едва хватило семи номеров, случай беспрецедентный для иллюстрированного ежемесячника, но Нарбут с этим смирился. И поставил в издательский план «ЗиФ» — на июль 1928 года — выпуск книжного варианта «Двенадцати стульев», куда менее пострадавшего от редакторских ножниц.
Впрочем, период своего рода вольности, обусловленный борьбой с «левачеством», оказался недолгим. Летом 1928 года политическая обстановка в стране изменилась. «Левая оппозиция» была сломлена, а Сталин отказался от союза с Бухариным, и теперь уже Бухарин числился в опаснейших оппозиционерах — «правых уклонистах». В полемике с «правыми уклонистами» официальная пропаганда вновь актуализовала модель «осажденная крепость». Иронические пассажи по поводу «империалистической агрессии», шпионажа и т. п. теперь выглядели неуместными.
Конечно, роман не переписывали заново, да и политическое «похолодание» осознавалось постепенно. Однако Ильф и Петров оперативно реагировали на пропагандистские новшества.
Приведем наиболее характерный пример. В главе «Слесарь, попугай и гадалка» авторы, описывая сцену гадания по руке, характеризовали ладонь вдовы Грицацуевой: «Линия жизни простиралась так далеко, что конец ее заехал в пульс, и если линия говорила правду, вдова должна была бы дожить до мировой революции». Соответственно, «мировая революция» осмыслялась как событие весьма отдаленное.
Ильф позволял себе пошучивать над «мировой революцией» и в фельетоне «Красные романсы» (датируется предположительно тем же 1927 годом), который, впрочем, в свое время не был напечатан:
Объявление в сибирской газете “Красный Курган” радостно извещает, что "Получена и поступила в продажу игра Мировая революция”».
Рекомендуется школам, клубам и всем игрокам. Игра рассчитана для всех возрастов. Кроме того, совершенно не замечая, можно по игре изучать политграмоту. В игре приходится воевать с белыми и черными, с газами и кулаками, побывать в деревне, рабфаке, МОПРе (международная организация помощи борцам революции, коммунистическая благотворительная организация, созданная по решению Коминтерна в качестве коммунистического аналога Красному Кресту. — М. О., Д. Ф.) — словом, заглянуть всюду. Понять игру можно с первого же хода. Руководство и кубики прилагаются. Играть может сразу же до 10 человек.
В каждой семье необходимо иметь эту игру и на досуге разумно развлекаться. Игра стоит 1 рубль, но в интересах внедрения нового быта для членов профсоюзов предоставляются скидки в 50 проц. (курсив наш. — М. О., Д. Ф.).
Празднуйте, члены профсоюзов. Какая чудная «Мировая революция». Одно слово — игрушка. И как приятно разумно развлекаться на досуге мировой революцией[110].
Так шутилось в 1927 году (с симптоматичными выпадами против «Нового Лефа»). На исходе же 1928 года соавторы произвели замену: теперь вдова должна была бы дожить «до Страшного суда», отчего шутка утратила смысл. Равным образом ушли разговоры обывателей о «шанхайском перевороте» и военных планах СТО, «антитроцкистские» вопросы пьяницы-дворника о возвращении земли помещикам хоть и не тронуты в беловом варианте, но не вошли ни в журнальное, ни в последующие издания «Двенадцати стульев». И т. д. В итоге роман сократили почти на треть.