Своим прежним одесским подчиненным он явно протежировал, что отмечали современники. Так, по словам И.Я. Мандельштам, из его рук «одесские писатели ели хлеб»[13].
Она, кстати, тенденциозно, но ярко характеризовала издательскую программу Нарбута, которую тот «представлял себе на манер американских издателей детективов: массовые тиражи любой дряни в зазывающих пестрых обложках»[14]. Нарбут, согласно Мандельштам, был исправным служащим. В советских условиях «ничего, кроме партийного и коммерческого смысла книги, он знать не хотел». Образцы периодических изданий выбирались соответствующие — досоветские. Например, еженедельник «Синий журнал», издававшийся М.Г. Корнфельдом. Он, кстати, выпускал и популярнейший «Сатирикон». Ну а «Синий журнал» фактически редактировал, как известно, тот же Регинин[15].
Примечательно, что материалы «Синего журнала» использованы в главах романа, где описываются досоветские похождения Воробьянинова. Так, сообщение о перелете французского авиатора Бренденжона де Мулинэ из Парижа в Варшаву, соотнесенное с хроникой 1913 года, ассоциировалось с другим маршрутом, реальным, где конечным пунктом был Санкт-Петербург. Завершившийся 4 июня 1913 года беспосадочный перелет весьма оживленно обсуждался русской прессой. Рассматривался он как очередное доказательство безграничного могущества техники, а сам летчик — в статье, опубликованной «Синим журналом» 14 июня, — писал: «Петербург — шестая и самая удаленная от Парижа столица, которую я посещаю на аэроплане».
Аналогично обыграна в романе и другая новость из хроники 1913 года. Речь шла о скандале: «Два молодых человека — двадцатилетний барон Гейсмар и сын видного чиновника министерства иностранных дел Далматов — познакомились в иллюзионе с женой прапорщика запаса Марианной Тиме и убили ее, чтобы ограбить».
По поводу этого убийства, широко обсуждавшегося в периодике, фельетонист «Синего журнала» опубликовал статью 22 февраля 1913 года. Заголовок был иронический: «Люди хорошего тона».
Автор статьи не только иронизировал. Его возмутило несоответствие преступления статусу преступников: «Злодеев доброго старого времени сменили изящные великосветские денди. С хорошими манерами, с недурными связями».
Далее описывалось, как двадцатипятилетние преступники хладнокровно составили и реализовали план обольщения и убийства своей сорокалетней знакомой, «жаждущей ласк, греховных объятий, наслаждений».
Искомый результат — ограбление — был смехотворен. Убийц «ждало разочарование. Они не нашли у Тиме денег, только сорвали с руки кольцо. Продали его. Затем уехали в имение. Отдыхать».
Арестовали их вскоре, а по российским синематографам пошел фильм с названием, о статье в «Синем журнале» напоминавшем, — «Великосветские бандиты». Как значилось на афишах — «уголовно-сенсационная драма».
Ильф и Петров порою и прямо указывали источник. Так, в главе «Международный шахматный конгресс» акцентировано, что Бендер обращался к «ветхозаветным анекдотам, почерпнутым еще в детстве из “Синего журнала”».
Можно сказать, что напоминания о «Синем журнале» — своего рода дружеский поклон Регинину, готовившему журнальную публикацию. Вероятно, не без его участия готовилось и первое отдельное издание «Двенадцати стульев» — зифовское. Оно вышло в июле 1928 года, аккурат к завершению журнальной публикации. Значит, договор был заключен гораздо раньше. Надо полагать, по указанию Нарбута. Больше никто такой власти не имел.
В черновиках воспоминаний Петров как-то мимоходом упомянул Регинина. И ни разу — Нарбута. О редакционной эпопее рассказывать вообще не захотел. Именно не захотел. Не просто ошибся в датировке, а сочинил трогательную историю, как в январе 1928 года Ильф приклеил курьезную записку к обложке, как они беспокоились, примут ли рукопись в редакции, напечатают ли… Ничего подобного. Уже приняли, уже печатали. И трогательные подробности здесь понадобились в качестве дополнительных эмоциональных аргументов, подкрепляющих шаткую версию. Столь убедительные — вне реального контекста — детали отвлекли многих читателей от весьма существенных лакун в повествовании. Запоминались именно детали, а не то, что автор, вопреки традиции, не сообщил о конкретных обстоятельствах, с изданием связанных. Петров словно забыл про них.
В данном случае причина очевидна. Когда Петров воспоминания писал, Нарбут, по советской терминологии, стал «неупоминаемым». В 1936 году арестован, объявлен «врагом народа», осужден. Умер в лагере. Реабилитирован в 1956 году. Рассказать о нем, описывая историю публикации романа, Петров не мог. Проще было вовсе обойти тему, отделавшись эффектными подробностями. Сведущие же современники версию приняли не по наивности — видели, что правда неуместна.