Что же касается очень близких линий, то теория как будто показывает, что не существует физического давления между линиями. Те из них, которые микроскопически близки друг к другу, по существу, сливаются и смешиваются между собой. Это трудно объяснить непосвященному человеку. Один мир фактически переходит в другой совершенно случайно. По существу, природа бесконечности такова, что, кажется, должно существовать бесконечное число близких линий, по которым мы беспрестанно перемещаемся. Обычно здесь нет видимых отличий. Мы не замечаем их примерно так же, как не замечаем того, что движемся из одной временной точки в процессе нормального возрастания энтропии.
Увидев, что я озадаченно нахмурился, Винтер добавил:
– Линии движутся обоими способами, вы должны это знать, в бесконечном количестве направлений. Если бы мы могли переместиться точно назад вдоль какой-либо А-линии, мы могли бы путешествовать в прошлое. Но этого не получается, так как два тела не могут занимать одно и то же пространство, и все такое… Принцип Максони позволяет перемещаться таким путем, который, по мнению наших ученых, расположен под прямым углом к нормальному течению событий. С его помощью мы могли действовать на всех 360 градусах, но всегда на том же самом уровне энтропии, с которого начали. Таким образом, мы прибудем в Стокгольм 00 в тот же самый момент, когда отправились из мира В-1-три. – Он рассмеялся. – Эта деталь стала причиной непонимания и взаимных обвинений при производстве первых испытаний.
– Значит, мы непрерывно слоняемся по различным вселенным, даже не сознавая этого?
– Не обязательно любой из нас, и не все время, – усмехнулся Винтер. – Но эмоциональные потрясения, возможно, сопровождаются эффектом перемещения. Конечно, нам очень трудно заметить разницу между двумя смежными линиями, если она заключается во взаимном расположении двух песчинок или даже двух атомов внутри песчинок. Но иногда люди замечают некоторые несоответствия. Вероятно, вы сами замечали некоторые крохотные несоответствия в какой-то определенный промежуток времени. Исчезновение каких-то предметов, какие-то внезапные изменения в характере людей, хорошо вам знакомых, ложные воспоминания прошлых событий. Вселенная не такая уж жесткая в раз и навсегда установленных рамках, как мы думали раньше.
– Вы ужасно правдоподобны, капитан, – сказал я. – Считайте, что я поверил вашему рассказу. А сейчас я хотел бы послушать об этом фургоне, или как вы его там называете.
– Вы находитесь в небольшой передвижной машине, шаттле, которая смонтирована на самодвижущемся шасси. Шаттл может перемещаться по ровным участкам земли или мостовой, а также по спокойной водной поверхности. Это дает нам возможность маневрировать в пространстве на собственной земле, так сказать, избегая опасности проводить наземные операции в незнакомом районе.
– А где остальные люди вашей группы? Их должно быть не меньше трех.
– Они все на своих местах, – кивнул Винтер. – Здесь есть еще одно небольшое помещение, в котором находятся механизмы привода. Оно расположено перед кабиной управления.
– А для чего это? – я указал на коробку на столе, из которой я взял пистолет.
Винтер, быстро взглянув на нее, с сожалением произнес:
– Так вот откуда у вас оружие. Я терялся в догадках, так как сам вас обыскивал, когда изымал документы. Проклятая небрежность Дойля – вот чертов охотник за сувенирами! Я велел давать мне все на рассмотрение, прежде чем привозить это в наш мир. Так что, полагаю, тут и моя вина.
Он осторожно прикоснулся к своей раненой руке.
– Не надо слишком сокрушаться. Я достаточно умный парень, – сказал я, – но не очень храбрый. По сути дела, я до смерти боюсь того, что мне уготовано по прибытии на место назначения.
– С вами будут хорошо обращаться, – заверил меня Винтер.
Я не стал спорить. Может быть, когда мы прибудем, я смогу сделать еще одну попытку к бегству, используя пистолет. Однако эта мысль меня не очень утешала. А что мне делать потом? В этом Империуме Винтера?
Что мне нужно, так это обратный билет домой! Я подумал о родной земле, как о мире В-1-три, и понял, что начинаю принимать теорию Винтера.
Подойдя к столу, я сделал большой глоток из голубой бутылки.
– Почему мы не взрываемся, когда пересекаем какую-нибудь из этих опустошенных линий, или не сгораем, пересекая горячие миры? – спросил я капитана. – Предположим, что мы вздумали бы выглянуть наружу, туда, где вы фотографировали обломки скал.
– Мы не засиживаемся ни в одном из этих миров слишком долго, приятель, – пояснил Винтер. – На каждой из этих линий мы находимся бесконечно малый промежуток времени. Следовательно, у нас нет возможности вступить в физический контакт с окружающей средой.
– А как же вы тогда фотографируете и используете свои коммуникаторы?
– Камеры остаются внутри поля. Снимок по существу является смещением экспозиций на всех линиях, которые мы пересекаем в момент съемки. Эти линии едва отличаются друг от друга, конечно, и поэтому снимки совершенно отчетливы. Наши же коммуникаторы используют что-то вроде генератора волн, распространяющего передачу.
– Винтер, – сказал я, – все это чрезвычайно интересно, но у меня складывается впечатление, что вы невысоко цените людей, как таковых. Я думаю, что вы, возможно, планируете использовать меня в каком-то нужном нам эксперименте, а затем выбросить; зашвырнете и одну из этих груд космического лома, которые показывали на снимках. И эта бурда в голубой бутылке утешает меня совсем не настолько, чтобы вышибить мысли из моей головы.