— Об этом позже, — отказался Блэйн. — Еще будет время обо всем тебе рассказать. Прежде ответь, что с Годфри?
— Ты имеешь в виду, что он остался в номере подумать?
— Да. Но не только. Выражение его глаз. Эта навязчивая идея. Как он говорит, что спасение людей — побывать на звездах, словно старый отшельник, которому явилось знамение.
— Ты прав, — сказала Гарриет, — все именно так. Блэйн ошеломленно уставился на нее.
— Это произошло во время того последнего путешествия, — продолжала Гарриет. — Он там тронулся. Что-то он там увидел, что потрясло его.
— Я знаю, — сказал Блэйн. — Иногда в путешествиях встречаешь такое…
— Жуткое?
— Да, конечно, жуткое. Но это не все. Скорее, непостижимое. Процессы, причинно-следственные связи, совершенно невероятные с позиций человеческой логики и этики. Явления, в которых не видно смысла, которые не укладываются в голове. Рассудок человека оказывается бессильным. И это страшно. Нет точки опоры, ориентира. Ты один, абсолютно один, и вокруг — ничего из знакомого тебе мира.
— У Годфри было другое. Нечто, что он понял и постиг. Это было совершенство.
— Совершенство?!
— Я знаю, фальшивое слово. Выспреннее. Надуманное. И все же единственно подходящее.
— Совершенство, — повторил Блэйн, как будто пробуя слово на вкус.
— На той планете не было ни злобы, ни алчности, ни извращенного честолюбия, которое кует злобу и алчность. Совершенная планета, планета для совершенного народа. Социальный рай.
— Не вижу…
— Задумайся на минуту. Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть предмет, картину, скульптуру, пейзаж, настолько прекрасный и совершенный, что ты испытываешь физическую боль?
— Приходилось, раз или два.
— Разумеется. Но картина или скульптура — это предмет вне жизни человека, твоей жизни. Это всего лишь эмоциональное переживание. Практического значения оно не имеет. Ты можешь прожить прекрасно всю остальную жизнь, так и не увидев эту вещь снова, ты только изредка будешь вспоминать ее и, вспоминая, снова чувствовать боль. А теперь представь этику, культуру, образ жизни, который мог быть твоим. И это настолько прекрасно, что испытываешь боль, как от гениального полотна, только в тысячу раз сильнее. Вот что увидел Годфри. Вот почему он вернулся «тронутым». Он чувствует себя оборванным мальчишкой из трущоб, из-за ограды увидевшим сказочную страну — настоящую, живую сказку, до которой можно дотянуться, потрогать, но в которую он никогда не попадет.
Блэйн глубоко вздохнул и медленно выдохнул.
— Вот оно что. Вот чего он хочет.
— А ты бы на его месте?
— Наверное. Если б я это увидел.
— А ты спроси Годфри. Он тебе расскажет. Или лучше не спрашивай. Пускай он сам.
— Тебе он рассказал?
— Да.
— На тебя это произвело впечатление?
— Я же здесь, — ответила она.
Официантка принесла заказ: огромные сочные бифштексы с картофелем и салатом. На середину стола она поставила кофейник.
— Выглядит аппетитно, — сказала Гарриет. — Всегда хочу есть. Помнишь, Шеп, как ты впервые пригласил меня пообедать?
Блэйн улыбнулся:
— Конечно, помню. Ты тогда тоже была страшно голодна.
— И ты купил мне розу.
— Кажется.
— Ты такой милый, Шеп.
— Если я не ошибаюсь, ты журналистка. Как же…
— А я и занимаюсь одной историей.
— И эта история — «Фишхук».
— В какой-то мере, — пробормотала она, принимаясь за бифштекс.
Некоторое время они ели молча.
— Послушай, — прервал молчание Блэйн. — При чем здесь Финн? Годфри считает его очень опасным.
— А что ты знаешь о Финне?
— Немного. Из «Фишхука» он исчез до того, как я там появился. Но слухи остались. Когда он вернулся, он начал визжать. Что-то с ним случилось.
— Случилось, — подтвердила Гарриет. — И теперь он ходит повсюду со своими проповедями.
— Проповедями?
— Изгнатель дьявола, экзорсист, потрясающий Библией. Только без Библии. Доказывает, что звезды — зло, что человеку место на Земле. Здесь он в безопасности, а там его поджидает зло. И что ворота исчадью зла открыли парапсихи.
— И его проповеди слушают?
— Слушают, — подтвердила Гарриет. — Люди в восторге от них. Они в них купаются. Ведь для них-то звезды недосягаемы. Поэтому анафема звездам им по вкусу.
— В таком случае анафема и парапсихам. Ведь это они — призраки и оборотни…
— И гоблины. И колдуны. И злые духи. И все прочее.
— Он просто шарлатан.
Гарриет покачала головой:
— Он не шарлатан. Он так же искренен, как Годфри. Он верит в зло. Потому что он видел Зло.
— А Годфри видел Совершенство.
— Именно. Ни больше ни меньше. Финн убежден, что человеку в космосе делать нечего, равно как Стоун убежден, что спасение человечества — звезды.
— И оба борются против «Фишхука».
— Годфри хочет положить конец монополии, но сохранить основу. Финн идет дальше. «Фишхук» для него — не главное. Его цель — паракинетика, ее он собирается уничтожить.
— Финн считает Стоуна врагом?
— Он стоит у него на пути. А поделать Финн ничего не может: Годфри старается не подставлять себя. Однако Финн знает его планы и считает его основной фигурой, способной объединить паракинетиков. Естественно, при первой возможности он попытается от него избавиться.
— Похоже, тебя это не слишком страшит?
— Годфри не боится. Для него Финн лишь еще одна проблема, еще одно препятствие.
Они вышли из ресторана и двинулись вниз по асфальтированной дорожке, тянущейся вдоль фасадов номеров.
В свете умирающего дня долина переливалась черными и пурпурными бликами, отражаясь в мрачной бронзе реки. Последние солнечные лучи освещали верх обрыва на противоположном берегу; серебристой молнией по синеве в небе все еще носился ястреб.
Они дошли до своего блока. Блэйн толкнул дверь, пропуская Гарриет вперед, затем вошел сам. Не успел он пересечь порог, как столкнулся с Гарриет.
Гарриет коротко вскрикнула, и он почувствовал, как она напряглась, прижавшись к нему.
Он поглядел через плечо. Вытянувшись, лицом вниз на полу лежал Годфри Стоун.
Глава 21
Уже наклоняясь над ним, Блэйн знал, что Стоун мертв. Он как будто сжался, стал меньше, утратив наполнявшую раньше большое тело жизнь. А теперь он превратился в обернутое мятыми тряпками тело, и в его неподвижности было что-то страшное.
Гарриет закрыла наружную дверь. И в клацанье задвижки Блэйну послышалось рыдание.
Наклонившись ниже, Блэйн заметил под головой Стоуна лужицу крови.
Нажав рычаг, Гарриет опустила жалюзи на окнах.
— Может, зажжем свет? — предложил Блэйн.
— Погоди, Шеп, сейчас.
Щелкнул выключатель, с потолка брызнул свет, и они увидели, что у Стоуна размозжен череп. Щупать пульс не имело смысла, — после такого удара по голове выжить невозможно.
Покачиваясь на корточках, Блэйн пораженно думал, какой надо обладать свирепостью и, возможно, отчаянием, чтобы нанести подобный удар.
Он поглядел на Гарриет и покачал головой, удивляясь ее хладнокровию, затем вспомнил, что в репортерской практике насильственная смерть не такая уж редкость.
— Это Финн, — произнесла она тихим ровным голосом, настолько ровным, что почувствовалось, с каким трудом она сдерживается. — Не сам Финн, конечно.
Кто-то из его подручных. Или доброволец. Один из его фанатиков-последователей. Многие готовы выполнить любое его приказание.
Она подошла и присела рядом с трупом напротив Блэйна. Рот ее был сжат в прямую, суровую линию. Лицо натянуто и жестко. И только маленький потек там, где сбежала единственная слеза.
— Что будем делать? — спросил Блэйн. — Наверное, надо вызвать полицию.