Нашим пунктом назначения был городок в Нью-Джерси под названием Парсиппани, выбранный моим отцом из-за его многочисленной иммигрантской общины и близости к близлежащим автомагистралям. Это было мое первое знакомство с американской идеей пригорода, и оно произвело мгновенное впечатление после жизни, проведенной на другом конце планеты. Китай отличался ненасытной плотностью, поглощающей все оси: автомобили и велосипеды заполонили улицы, люди - тротуары, а здания тянулись в дымке так высоко, как только могли, даже если пространство между ними было сведено к абсолютному минимуму. Это создавало атмосферу шума, жары и суеты, которая не желала утихать и придавала городам характер.
В сравнении с этим Парсиппани казался чистым пространством: пустые тротуары, неторопливых водителей на дорогах, и столько места между всем. Заросшие травой участки окружали односемейные дома в один-два этажа. Небольшие предприятия располагали огромными парковками, где одно место за другим оставалось неиспользованным. Деревья и сады процветали. Даже пахло по-другому, как будто сам воздух был более свежим, без индустриального привкуса, который я помнил.
Однако время для размышлений было недолгим: меня выдернули из раздумий, как только мы подъехали к нашему новому дому, столкнувшись с перечнем задач, которые нам предстояло решить, чтобы начать свою американскую жизнь. Первой из них была адаптация к резко сократившимся жилищным условиям: мы заселились в тесную комнату с одной спальней на втором этаже многоквартирного дома из красного кирпича, далеко от живописных улиц, по которым мы добирались сюда. Осознавая, что пространство слишком мало для семьи из трех человек, нам оставалось только неуклюже импровизировать, разместив мою кровать в узком проеме между кухней и столовой, где она и оставалась все время, пока мы там жили. Чтобы обставить то пространство, которое у нас было, мы стали самоотверженно искать выброшенную мебель, оставленную на подъездных дорожках и на обочинах. Следующее дело ждало меня едва ли через сорок восемь часов: мой первый день в школе.
Для китайского студента, выросшего в школах Чэнду, мои первые дни в средней школе Парсиппани стали настоящей атакой на чувства. Настроение было маниакальным и неустойчивым, а все вокруг было ярче, быстрее, тяжелее и шумнее, чем в том мире, который я оставил позади. Неважно, куда я смотрела, ничего не фиксировалось, как будто сама природа света и звука здесь была какой-то другой.
Одни только цвета были ошеломляющими. Одежда, которую носили и студенты, и преподаватели, была ярче, чем все, что я видел раньше, палитра варьировалась от земляных тонов до простых и флуоресцентных, однотонных или с полосками и узорами, украшенных надписями, иллюстрациями, абстрактными рисунками и логотипами. Их подчеркивали шляпы, солнцезащитные очки, серьги, сумочки, фирменные рюкзаки, не говоря уже о макияже девушек - такого я еще ни разу не видел на подростках.
Необходимость рюкзаков стала очевидной, когда мне выдали новые учебники, которые превосходили по размеру свои скромные китайские аналоги в мягкой обложке. Несмотря на то, что большинство экземпляров были потертыми и потрепанными по краям, их качество потрясло меня: к каждому уроку прилагался переплетенный том с яркой обложкой и сотнями полноцветных страниц. А их вес казался нереальным.
Еще большее впечатление произвело то, как все вокруг двигалось. После жизни, проведенной в вечно неподвижном кресле китайского студента, срочность, с которой вся школа, казалось, перетекала из комнаты в комнату, вызывала недоумение. Мои воспоминания о Китае казались покорными по сравнению с ритуалом, который разделял классы здесь, когда громкие звонки разбудили еще более громкие толпы, которые пронеслись по коридорам, как вспышки подростковой энергии.
Наконец, были и сами люди. Бесцеремонность и непочтительность казались нормой среди детей. Даже находясь за все еще мощным языковым барьером, я знал, что никогда не видел, чтобы ученики разговаривали с учителями так, как это делают американцы. Но больше всего меня поразило то, что неформальное общение было обоюдным. Их динамика часто была состязательной, но в то же время шутливой. Даже теплой. В первый день, который в иных обстоятельствах был бы впечатляющим, я сразу же понял одно: я полюблю американских учителей.
Жизнь в нашей квартире стала более близкой к узнаваемой - во всяком случае, в некоторой степени, - но от этого не менее утомительной. Мое внезапное погружение в англоязычный мир означало, что даже на самые простые домашние задания уходили часы, поскольку почти каждый шаг был сопряжен с обескураживающим обращением к одному из двух огромных словарей - одному для перевода китайского на английский, а другому - для обратного. Казалось, что беглость, с которой я подходил к учебе в китайской школе, и уж тем более мой начинающийся роман с физикой, придется отложить в сторону, чтобы смиренно вернуться к исходной точке. В обозримом будущем центром моей интеллектуальной жизни станет простое восстановление способности выражать свои мысли.