— Простите, Бэннер. Я сказал не подумав. Нет, по тому времена ваш отец был прав. Тогда Империя действительно что‑то значила. Для него она и впрямь сохранила свое очарование. Впрочем, если он и был разочарован, то считал долгом хранить молчание. Такой уж был человек. Хочется думать, что он жил и умер с надеждой на ее возрождение, — и как бы я желал разделить эту надежду!
Лицо ее смягчилось.
— А вы не разделяете? — промолвила она. — Но почему? Империя хранит Мир, держит границы открытыми для торговли, отражает посягательства внешних врагов, сохраняет свое наследие. И ведь именно этому вы посвятили свою жизнь!
Увы, она— дочь своего отца, это ясно. И это многое объясняет.
— Извините, — сказал он. — Я просто брюзга.
— Нет, нисколько. Может быть, я не так хорошо разбираюсь в людях, но вы сказали то, что думали. Это бесспорно. Пожалуйста, продолжайте!
Она во что бы то ни стало хочет доискаться правды.
— Ну, это долгая история, как и выводы из нее. Некогда Империя олицетворяла собой силу; она и сейчас до некоторой степени сильна. И тем не менее актуальным было найти спасение от хаоса. А чем вызван этот хаос, что не позволило сохранить изначальную волю к свободе?.. И вот туг, как и всегда, является Цезарь!
…Но установление сильной государственной власти отнюдь не тождественно возрождению цивилизации. Напротив, это начало ее конца, что не раз подтверждала история. Это — медленное течение неизлечимой болезни!
Он отпил, затянулся сигаретой и ощутил легкую приятность того и другого.
— Пожалуй, сегодня я предпочел бы уклониться от назидательных речей, — сказал он. — Я тратил сотни часов, когда не было срочных дел, на чтение и размышления; разговаривал с историками, психоаналитиками, философами. Ни у кого из современных трезвых мыслителей нет убедительных аргументов по этому поводу. А все дело в том, что нам с вами довелось жить в кризисную эпоху Империи, в эпоху междуцарствия, в промежутке между фазами принципата и домината.
— По–моему, вы начинаете мыслить абстракциями, — сказала Бэннер.
Флэндри улыбнулся:
— Поэтому покончим с этой темой. А Чайвз накроет на стол.
Она покачала головой. Легкие тени пролегли у нее вокруг скул
и у рта.
— Нет, пожалуйста, не надо так, Доминик… адмирал. Не такая уж я невежда. Мне известно о коррупции и о злоупотреблениях властью, не говоря уже о гражданских войнах и обычной глупости. Отец имел обыкновение произносить магическое заклинание при известии о чем‑нибудь особенно тревожном. Но всегда он приучал меня к мысли о несовершенстве человеческой природы и о том, что наш долг — не прекращать попыток…
Он никак не прореагировал на то, что она назвала его по имени, но сердце его дрогнуло…
— Я полагаю, это правильно, но не всегда возможно, — мрачно заметил он. — Еще совсем мальчишкой я стал на сторону мерзавца
Джосипа в его борьбе с Мак–Кормаком — помните восстание Мак-Кормака? Из них двоих он был более достойным, в этом нет никакого сомнения. Но Джосип был законным императором, а законность — это опора и оправдание правителя. А как иначе — вопреки жестокости, вымогательствам, непростительным ошибкам, которые они так часто совершают, — как иначе власти добиться хотя бы верности? Если правитель — не слуга закона, значит, он в лучшем случае временщик, в худшем — узурпатор.
…Это именно то, что мы имеем сегодня. Самая большая вина Ханса Молитора в том, что он восстановил прежние институты власти, а поскольку я помог ему, то это и моя вина. Но мы опоздали. Все уже были вконец развращены, ни в ком не осталось веры. Ныне уже невозможно управлять с помощью Закона — только с помощью силы. Страх делает правителей все более агрессивными, неудовлетворенность порождает новые амбиции… — Хлопнув по столу рукой, он воскликнул: — Нет, не нравится мне этот разговор! Неужели нельзя побеседовать о чем‑нибудь более веселом? Расскажите уж лучше о похоронных ритуалах Рамну!
Она дотронулась рукой до его руки:
— Еще одно слово, только одно — и станет ясно, можем ли мы покончить с этой темой. Вы правы: отца никогда не покидала надежда. А вы — вы уже отказались от нее?
— О нет, — сказал он с улыбкой и, по–видимому, искренне. — Малоразвитые расы живучи. При умелом руководстве они способны создать новую процветающую цивилизацию. Особенно многообещающим выглядит синтез культур. Возьмем, к примеру, Авалон.
— Я имела в виду нас, — настойчиво сказала она. — Наших детей и внуков.
Ты собираешься иметь детей, Бэннер?
— Их тоже, — сказал Флэндри. — Просто я не питаю особого оптимизма в отношении нашего с вами времени. Однако все еще может сложиться не так уж трагично. Да мало ли хотя бы того, что все мыслящие существа проживут свои годы счастливо? Достичь этого, правда, будет нелегко.
— Именно поэтому вы занимаетесь тем, чем занимаетесь, — тихо сказала она. Глаза ее смотрели на него не отрываясь.
— И вы, моя дорогая. И добрый старый Чайвз. — Он погасил сигарету. — А теперь, когда вы получили ответ на свой единственный вопрос, — наступила моя очередь. Я тоже хочу побеседовать кое о чем, если можно, более тривиальном. Или включим музыку и потанцуем? Иначе я опять с энтузиазмом погружусь в обсуждение нашего с вами предназначения!
Благодаря огромной силе тяжести, препятствующей образованию значительных возвышенностей, и вследствие наличия большого количества воды извне на Рамну сравнительно мало суши. И все же ее примерно в двадцать раз больше, чем на всей Терре, а некоторые континенты можно сравнить по размеру с евразийским. На Рамну множество островов.
Уцелевшие луны — то, что осталось от них, — имеют все еще значительные массы: Дирис, например, — 1,69 массы Луны; Тигяайя — 4,45; Элавли — 6,86, что почти равно Ганимеду. Но только первая из этих лун влияет на приливы, причем приливы эти незначительные, хотя и неожиданно резкие. Притяжение Нику ощущается более сильно. Океаны здесь не такие соленые, как на Терре, а течения гораздо слабее.
Слабость приливов отчасти возмещается мощью и скоростью океанских волн. Ветры, медлительные, но тяжелые, несут с собой огромные буруны, с грохотом обрушивая их на берег. Поэтому утесы и фиорды на берегу довольно редки. Как правило, берега представляют собой нагромождения скал, длинных гряд или солоноватые топи.
Горы значительно ниже, чем на Терре, — самые высокие едва достигают 1500 метров (на такой высоте давление воздуха уменьшается на четверть), зато холмов по сравнению с Террой больше, чему способствуют сильная эрозия почвы и дующие здесь ветры. А действию этих сил возвышенности менее подвержены, чем равнины. Итак, холмы и равнины, изрезанные ветрами, водой, морозом, оползнями и прочими природными стихиями, — таков ландшафт планеты, на которой в изобилии встречаются и вулканы.
В такой плотной атмосфере, при малой силе Кориолиса [12]и сравнительно небольшом излучении солнца циклоны слабы, а циклонические ветры очень редки. Точка кипения воды — при^ мерно 241°С на уровне моря — так же сильно влияет на метеорологическую ситуацию. Влага чаще выпадает в виде тумана, чем в виде дождя или снега, и мглистость здесь — обычное явление. Однажды сформировавшись в разреженных верхних слоях атмосферы, тучи надолго заволакивают небо. А уж если низвергается ливень, то он обычно бывает неистовым и радикально меняет погоду.
В атмосферных фронтах доминируют два основных направления. Первое — потоки холодного воздуха, устремляющиеся от полюсов к экватору и оттесняющие более теплый воздух вверх, — так называемые «ячейки Хедли». Второе — горизонтальные потоку обусловленные суточным температурным дифференциалом. В результате тропические ветры, как правило, направлены к солнцу, ветры из различных температурных зон устремляются к экватору, штормы же встречаются повсеместно и обычно служат предвестии- ком осадков. В более высоких широтах холодные фронты зачастую объединяются, и результат бывает непредсказуем. По многолетним наблюдениям, хотя, по терранским меркам, ветры здесь довольно медлительны, они, ceteris paribus [13], достаточно сильны.
12
Сила Кориолиса — сила инерции, отражающая влияние вращения подвижной системы отсчета на относительное движение тела. Именно эта сила ответственна за образование спиральной структуры циклонов.