И вот уже они подымаются по прибрежному откосу, входят во двор, эти юноши, неистовые, как морской ветер, гордые, как орлы. Олоф ждала их, сидя на своем высоком троне. Закат вызолотил гриву и мягкую бородку того, кто вошел и поприветствовал ее первым. И она и пришелец пристально вгляделись друг в друга.
Широкоплечий, широкогрудый, узкий в бедрах, горбоносый, крупная голова, крутой подбородок — Хельги был выше любого из рослых своих спутников. Ярко-голубые глаза на дочерна загорелом лице словно смеялись над королевой. Одет он был просто, и морская влага все еще капала с его куртки и плаща, но золотые запястья обвивали могучие руки, и рукоять меча тоже была выложена золотом.
Олоф была небольшого роста, но одежда не могла скрыть ни ее прекрасного стана, ни особого изящества движений, приобретенного благодаря охотничьим забавам. Круглолицая, широкоскулая, с крупным ртом, большие темно-карие глаза того же оттенка, что и курчавые волосы — в общем, эта девушка, немногим старше Хельги, была очень хороша собой. Надменно взглянув на гостя, она без охоты ответила на его приветствие.
— Я так много слышал о тебе, — весело сказал Хельги, — что решил проверить молву.
И с этими словами он без приглашения уселся рядом с королевой и велел слугам принести им пива.
— Приготовьте все так, чтобы наши гости ни в чем не испытывали нужды, — приказала Олоф своим людям.
Немало времени понадобилось слугам, чтобы наготовить на такую ораву нежданных гостей, но мед и пиво сразу потекли рекой. Датчане с шумом набились в королевские покои и принялись лапать женщин, пить и хвалиться прошлыми подвигами. Шум стоял такой, что Олоф и Хельги, хоть они и сидели рядом, приходилось едва не кричать, чтобы расслышать друг друга. Говорил в основном Хельги, — говорил о себе, — и чем больше пьянел, тем больше говорил.
Однако по лицу Олоф вовсе нельзя было заключить, что она чем-либо недовольна.
Когда наконец перешли к еде, Хельги сказал Олоф:
— Ты, верно, догадалась, что я приехал сюда вовсе не для того только, чтобы пировать; я хочу, чтобы сегодня вечером мы с тобой выпили наше свадебное пиво.
Олоф напряглась.
— Стоит ли так спешить, сударь мой? — спросила она.
— Нет, нет, — Хельги взмахнул бычьей костью, зажатой в руке. — Здесь довольно людей для свадьбы. Я обрету великую честь и пользу, если возьму в жены такую королеву, как ты. Потом можно будет освятить нашу свадьбу, обсудить размеры приданого и утренних даров и все остальное, но этой ночью мы ляжем с тобой в одну постель.
— Если бы мне было суждено выйти замуж, — ответила Олоф, сжимая черенок ножа так, что побелели костяшки пальцев, — я бы не желала иного мужа. Верю, что ты не истолкуешь эти слова к моему бесчестью.
Хельги смотрел на нее, не скрывая вожделения.
— Так-то лучше, чем чваниться зазря, и, клянусь, мы будем жить с тобой до тех пор, пока мне не надоест.
— Жаль, что здесь нет моих друзей. Что ж, будь по-твоему. Надеюсь, ты будешь обращаться со мной подобающим образом.
В ответ Хельги со смехом притянул Олоф к себе и, обняв на глазах у всех, прижал ее губы к своим.
Датчане веселились вовсю, саксы же, растерявшись, не знали, что делать, если не считать нескольких хихикающих девок, которых начали тискать по темным углам датские мореходы. Королева Олоф поднялась и, не обращая внимания на то, что платье ее испачкано, а волосы растрепаны, сказала как ни в чем не бывало:
— Выпьем же на свадьбе лучшее из того, что у нас есть. Открывайте бочки с вином!
Купцы с далекого юга иногда привозили вино в эти края. Но в других Северных Землях оно почти не было известно. Хельги, хлебнув вина, завопил от восторга. Олоф с улыбкой — в тусклом свете лучин эта улыбка, пожалуй, могла показаться искренней — принялась потчевать его вином и потчевала до глубокой ночи.
Никто, кроме самых верных из ее людей, не заметил, что она только делает вид, что пьет вместе с Хельги. Они по ее приказу вели себя точно так же.
В конце концов Хельги проревел, что пора ей в постель, а то как бы брачная ночь не превратилась в утро. Тогда те из датчан, кто еще мог стоять на ногах, с непристойными песнями и ужимками, с криками и воплями, взяв факелы, повели Олоф через двор в ее опочивальню. По обычаю северян невеста должна идти впереди. Предполагается, что это убережет ее от злых духов, а грубые речи и песни даруют молодым любовь и чадородие. Но Олоф не ждали ни цветы, ни зеленые ветви, не было ни сговора, ни старых друзей вокруг, ни освящения брака, и не принесла она в жертву Фрейе свой девичий венок.
Провожатые вернулись за Хельги, но он на все их призывы только и сумел проворчать:
— Погоди, погоди, знаю я вас, небось решили вылакать все вино без меня.
Ночь уже близилась к рассвету, когда он, шатаясь, встал из-за стола. Немногие сумели встать вместе с ним.
Наконец воины, захлопнув за Хельги дверь опочивальни и проорав последние непристойные пожелания, шатаясь, побрели спать.
Только тусклый свет лучины мерцал в спальном покое.
— Раздевайся, — с этими словами Хельги принялся шарить в поисках королевы.
— Ложись, — пробормотала она ласково в ответ и, провожая его до постели, добавила: — Я скоро приду.
Хельги лег, а Олоф скользнула в сторону, точно хотела приготовиться к брачному ложу. Вскоре она услышала, как он захрапел.
Олоф, сжимая нож, в задумчивости стояла над Хельги. Как бы датчане ни перепились, все равно они были сильней ее немногочисленных слуг и рабов. Кроме того, если она убьет Хельги, его могучие родичи-Скъёльдунги станут ее кровниками. Олоф уже решила, как ей поступить.
Одни говорят, что она воткнула в него сонную колючку, чтобы он не просыпался, другие — что в том не было нужды.
Она выскользнула в утренних сумерках под тускнеющими звездами из опочивальни к своим слугам. Выводить лошадь из конюшни было опасно, но среди слуг королевы был скороход, который со всех ног пустился бежать по лесной дороге. Когда тот доставил, что был должен, Олоф вернулась обратно с несколькими из своих людей.
— Стоит ли так поступать? — спросили они ее.
Королева гордо вскинула голову:
— Мне ли не заботиться о своей чести? За позор должно отмщать позором.
Люди королевы обрили Хельги бороду, остригли ему волосы, изваляли его в дегте, затем вместе с грудой мусора запихали в кожаный мешок, мешок завязали и стащили на берег.
На заре рабы Олоф по ее приказу разбудили, окатив холодной водой, датчан и сказали им, что Хельги уже на корабле и приказал подымать паруса, поскольку начался отлив и задул попутный ветер.
Похмельные датчане, с трудом понимая, где они находятся, начали спускаться к кораблям, но на берегу не нашли своего конунга. «Ну, значит, скоро придет», — подумали они в хмельной одури. Тут им на глаза попался здоровенный кожаный мешок. Решив выяснить, что в том мешке, они развязали завязки и увидели своего конунга в весьма плачевном состоянии. Сонная колючка, если только она вообще была, выпала, Хельги проснулся, и нерадостным было его пробуждение. Он был вне себя от бешенства.
Но тут с севера донеслось пение рогов, топот ног и копыт, звон железа и голоса. На фоне утреннего неба над береговым откосом показался отряд воинов, справиться с которым датчане были не в силах, тем более в их нынешней похмельной слабости. Пришлось подниматься на борт и уходить восвояси. Они едва могли грести. С берега еще долго доносились насмешки саксов, и, после того как берег Альса скрылся из виду, им все казалось, что чайки, летя за кораблями, продолжают глумиться над ними.
3
Молва далеко разнесла эту историю, и немало дивились люди тому, как сумела королева Олоф провести такого конунга, как Хельги сына Хальфдана. Жители Альса теперь благоговели перед своей королевой, так что она стала горда и гневлива сверх всякой меры. Правда, отныне она никогда не пускалась в дорогу без крепкой стражи.