Выступления тянулись нескончаемо. И все же от начала собрания до того момента, как Лио, собрав голоса, объявил, что восемьдесят три процента высказались за продолжение сопротивления, прошло всего часов шесть. В чисто человеческом обществе такое было бы невозможно.
— Ну что ж, — сказал Аринниан в шуме расправляемых крыльев, — так и следовало ожидать. — Эйат потянула его за собой:
— Пошли. Надевай ранец. Я хочу размяться перед обедом.
В сумерках шел дождь, холодный и пахнущий небом. Поднявшись выше туч, они повернули на восток, подальше от своих чотовиков, которые тоже решили размяться. Снежные вершины и ледники вонзались в темно-синее небо, где мерцали ранние звезды и несколько движущихся искорок орбитальных крепостей. Они летели молча, потом она сказала:
— Я тоже хочу вступить в гражданскую оборону.
— А? Ну конечно, пожалуйста.
— Только не в летучий патруль. Я знаю — это очень важная служба, и приятная, когда погода не очень плохая; но я не хочу получать от службы удовольствие. Смотри, вон восходит Камелот. Может быть, Водан сидит на его мертвой луне и ждет случая рискнуть своей жизнью.
— Ну а чем бы ты хотела заниматься?
Ее крылья работали уверенней, чем голос.
— Ты, должно быть, с головой завален работой, а будет еще хуже. А штат у тебя, конечно, очень невелик, иначе ты бы не уставал так. Может, я смогу тебе помочь?
— М-м… ну что ж…
— Буду твоей помощницей, твоей девочкой на побегушках, даже твоей личной секретаршей. Все, что для этого нужно, я могу усвоить методом энцефалограммы и через несколько дней начну.
— Не надо. Это тяжело.
— Переживу. Испытай меня. Не справлюсь — выгонишь, и мы останемся друзьями. Но я верю, что смогу. Может, даже получше кого-нибудь, кто не знает тебя столько лет и кому можно будет дать другую работу. Я девушка способная и энергичная, разве нет? И… Аринниан, я так хочу быть рядом с тобой, пока не кончится это ломающее крылья время. — Она протянула ему руку, и он поймал ее.
— Хорошо, небесная подружка.
Она летела в слабом свете, такая прекрасная, каких нет ни под солнцем, ни под луной.
— Да, завтра мы проведем голосование, — сказал Мэтью Викери.
— Какие, по-вашему, будут результаты? — спросил Дэниел Холм.
— А вы как думаете? — вздохнул президент. — Конечно, фракция сторонников войны не соберет в парламенте такого же большинства, как на круатах. Некоторые депутаты останутся при своих убеждениях, невзирая на свою почту. Однако я видел анализ этой почты, и телефонных звонков, и… Вы получите свою проклятую резолюцию. Получите чрезвычайную власть и приостановку действий гражданского правительства, которую испрашивали. Я бы очень хотел, чтобы вы прочли парочку этих писем и просмотрели парочку кассет. Может, их фанатизм напугает вас так же, как меня. Я даже не предполагал, что в нашей среде таится столько латентного безумия.
— Разве это безумие — сражаться за свою родину?
— Да, — прикусил губу Викери, — если этим ничего нельзя достигнуть.
— Ну, кое-чего мы таки достигли. Мы пробили ощутимую брешь в терранской армаде. И держим здесь еще больше кораблей, чем уничтожили — а в противном случае они отправились бы на Ифри.
— Вы в самом деле верите, что Сфера способна одолеть Империю? Холм, Империя не может позволить себе уступить. Встаньте на минуту на их точку зрения, если можете. Она — единственный хранитель мира среди тысяч абсолютно различных народов; единственный страж, охраняющий границы от вторжения чужаков — и варваров, и цивилизованных хищников, обладающих ядерным оружием. Империя должна быть более чем всемогуща. Она должна поддерживать веру в свою непобедимость, иначе адский котел взорвется.
— Я плачу над участью бедной Империи, но пусть Его Величество решает свои проблемы за счет кого-нибудь другого. И, как видите, терране больше не кидаются на Авалон.
— А им это не нужно. Если будет нужно, они вернутся — сильнее, чем были. — Викери набрал в грудь воздуха. — Признаю, ваша азартная игра оказалась выигрышной…
— Простите. Не игра, а помещение капитала. И не мое, а наше.
— Но разве вам не ясно, что теперь мы можем использовать его только для заключения сделки? Мы можем добиться отличных условий — я имел дело с губернатором Саракоглу и знаю, что он строит нам почетный договор. Если рассудить здраво — что такого страшного в том, чтобы войти в Империю?
— Ну, для начала мы нарушили бы этим свою присягу Ифри. Извините, приятель. Честь не позволяет.
— Вы произносите устаревшие слова, а я говорю вам — задул ветер перемен.
— По мне, это тоже довольно избитая фраза. Ферун любил повторять еще более старую. Как это там? «Прекраснейший их час».
Табита Фолкейн отчалила от пристани и быстро потянула за два шкота, один за другим. Кливер и грот заскрипели, поймали ветер и туго надулись. Легкая открытая лодка накренилась так, что пена закипела у перил правого борта, и понеслась в море. За волнорезом она закачалась на волнах.
— Мы планируем! — воскликнул Филипп Рошфор.
— Да. У нее есть подводные крылья. Осторожно, не набейте шишку. — Она надела шлем. Рой повернулся, и лодка перешла на другой галс.
— И нет киля? А как же поперечное сопротивление?
Табита кивнула на изогнутые листы над каждым бортом, которые поворачивались согласно движению лопастей сверху.
— Вот — это ифрийское изобретение. Они больше знают о ветре, чем люди или людские компьютеры.
Рошфор залюбовался великолепным видом. Вплоть до самого горизонта катились валы, синие с лиловым и зеленым переливом, сверкающие под солнцем, причудливо украшенные пеной. Они плескались и шипели, набегая. С них слетала пыль, она оставляла соль на губах и подхлестывала кровь, касаясь голой кожи. Воздух был прохладный, но не холодный, и певуче-живой. За кормой с ошеломляющей скоростью таяли изумрудные холмы Сент-Ли.
Рошфор, однако, признался себе, что лучшая часть пейзажа — это высокая, загорелая девушка, что стояла у руля с трубкой в зубах, птицей вроде ястреба на плече, а ее выгоревшие волосы развевались по ветру. На ней был один только кильт, липший от ветра к бедрам, не считая, конечно, ножа и бластера.
— Сколько туда, вы говорите? — спросил он.
— Километров тридцать пять. Пара часов при нашей скорости. Мы можем остаться там до заката — назад пойдем, ориентируясь по звездам, так что у вас хватит времени насмотреться вдоволь.
— Вы так добры, донна, — осторожно сказал он.
— Нет, — засмеялась она, — я рада предлогу покататься немного. Особенно занимают меня острова водорослей-атлантида. Это целые экологические системы — порой они бывают больше, чем настоящие острова. А рыбачий разведчик сказал мне, что на краю того острова, к которому мы идем, пасется кракен. Надеюсь, мы его застанем. Редкое зрелище. Это мирное существо, но мы не будем рисковать и подходить слишком близко к такой громадине.
— Я говорю не только о нашей прогулке. Вы принимаете меня, военнопленного, словно гостя.
— Что тут такого? — она пожала плечами. — Мы не даем себе труда запирать своих немногих пленников. Все равно никуда не уйдут. — Она открыто посмотрела на него. — И потом, я хочу узнать вас поближе.
«Насколько близко?» — с екнувшим сердцем подумал он.
— А еще, — опечалилась она, — я стараюсь… как-то загладить то, что произошло. Вы должны понять, что Драун убил вашего друга не ради забавы. Драун бывает… горяч, тот схватился за оружие, а у нас все-таки война.
— Война будет не всегда, донна, — отважился улыбнуться он.
— Меня зовут Табита, Филипп — или Грилл, когда я говорю на планха. Вы, конечно, планха не знаете. Ну ничего. Я хотела бы, чтобы вы до возвращения домой убедились, что мы, ифриане, не чудовища.