— Вы строите всю свою жизнь на разумных началах, — ответил Тольтека. — В этом ваша планета не похожа ни на одну из мне известных. Кроме того, вам не нужно обуздывать насилие. Вы даже почти не знакомы с гневом. А ненависть — этого слова также нет в вашем языке. Ненавидеть кого-то — значит постоянно гневаться на него. — Он увидел на ее лице ужас и поспешил добавить: — А еще мы должны бороться с лентяями, скупцами, бесчестными людьми… знаешь, я уже начинаю сомневаться, стоит ли нам строить эту базу. Может быть, вашей планете лучше не иметь связей с другими. Вы слишком добры; вы можете не вынести таких потрясений.
Она покачала головой:
— Нет, не нужно так думать. Нет нужды доказывать, мы отличаемся от вас. Очевидно, в ходе мутации мы утратили некоторые черты, присущие остальному человечеству. Однако различия между нами не так уж велики, и нельзя сказать, что мы выше вас. Не забывай, это вы прилетели к нам, а не мы к вам. Мы так и не сумели построить звездолеты.
— Не захотели, — поправил он ее.
В памяти Тольтеки всплыли слова Ворона, сказанные еще в Звездаре: «Нормальные люди не могут быть постоянно кроткими и разумными. При таком малочисленном населении они добились потрясающих успехов. Энергии им не занимать. Но куда они девают излишнюю энергию?» Тогда эти слова его разозлили, и он еще подумал: только профессионального убийцу может испугать всеобщее здравомыслие. Теперь он поневоле стал понимать, что с научной точки зрения вопрос Ворона вполне мотивирован.
— Мы отказались не только от этого, но и от многого другого, — сказала Эльфави с ноткой сожаления в голосе.
— По правде говоря, я так и не могу понять, почему вы хотя бы не освоили незаселенные территории Гвидиона.
— Несколько столетий тому назад мы заключили всеобщее соглашение, стабилизировавшее численность населения. Его дальнейший рост привел бы только к уничтожению природы.
Они снова вышли на поляну, простиравшуюся вверх по склону до самого обрыва. Трава была усыпана белыми цветами; как и везде, здесь рос уже знакомый Тольтеке кустарник со звездообразными листьями; воздух наполнял пьянящий аромат его бутонов, готовых распуститься. За грядой холмов лежала глубокая лощина, еще дальше в ясное небо устремлялись вершины могучих гор.
Эльфави обвела рукой вокруг.
— Неужели мы должны все это заселить? — спросила она.
Тольтека вспомнил о своем шумном и непоседливом народе, о сведенных лесах Нуэвамерики — и не ответил.
Девушка минутку постояла, нахмурившись, над обрывом. Порывы западного ветра прижимали ее тунику к телу и трепали белокурые локоны, позолоченные солнцем. Тольтека поймал себя на том, что засмотрелся на нее, и заставил себя повернуться в другую сторону, туда, где на расстоянии нескольких километров серел вулканический конус горы Гранис.
— Нет, — вдруг как-то нехотя проговорила Эльфави, — я не должна ничего приукрашивать. Здесь действительно когда-то жили люди. Это были всего лишь несколько фермеров и лесорубов, но они действительно вели самостоятельное хозяйство. Впрочем, это давно в прошлом. Теперь мы все живем в городах. Не думаю, что мы когда-нибудь вновь заселим эти места, даже если бы это было безопасно. Это было бы дурно. Любая жизнь имеет право на существование, правда? Людям следует ограничивать свой Ночной Лик необходимым.
Тольтека с трудом улавливал смысл слов Эльфави, так зачаровали его звуки ее голоса. Ночной Лик… ах да, это догмат гвидионской религии (если это можно назвать религией; скорее это философия, а еще точнее — образ жизни). Они верят, что все сущее — это грань бесконечного и непреходящего единства, именуемого Богом, а следовательно, смерть, разрушение, печаль — это тоже Бог. Но об этой стороне действительности гвидионцы почти не говорят и, видимо, цочти не думают. Тольтека вспомнил их искусство и литературу: подобно повседневной жизни гвидионцев, они жизнерадостны, полны света и совершенно логичны — для того, конечно, кто постиг их сложную символику. Их герои бестрепетно переносят боль, а смерть любимого оплакивают сдержанно — Ворон считал это достойным восхищения, но Тольтека понимал с трудом.
— Я не верю, что твой народ может нанести вред природе, — сказал он. — Вы сотрудничаете с ней и вживаетесь в нее.