— Таков наш идеал, — усмехнулась Эльфави. — Но боюсь, в среднем на Гвидионе идеалы воплощаются в жизнь не лучше, чем в других местах Вселенной. — Она опустилась на колени и стала рвать мелкие белые цветы. — Я сплету тебе гирлянду из жюля, — сказала она. — Это знак дружбы, ведь жюль цветет, когда начинается сезон роста. Как я красиво и гармонично поступаю, не правда ли? Но если бы ты спросил растение, оно бы, возможно, с этим не согласилось.
— Спасибо, — выдавил из себя ошеломленный Тольтека.
— Птица-Девушка носила венок из жюля, — сказала Эльфави. Тольтека уже знал, что у гвидионцев цитирование мифа используется для завязывания всех бесед, как у лохланцев — с вопроса: «Как здоровье твоего отца?» — Поэтому я сегодня и танцевала в костюме птицы. Сейчас ее время года, а сегодня день Речного Мальчика. Когда Птица-Девушка впервые увидела Речного Мальчика, он потерялся и плакал. Она отнесла его домой и вручила ему свой венец. — Эльфави оторвалась от работы и подняла на Тольтеку глаза. — Это миф нынешнего времени года, — объяснила она. — Дожди и наводнения в низинах кончаются, кругом солнце и цветущий жюль. Есть в этом мораль, которую так любят нам читать старцы, есть и еще сотня возможных истолкований. Вся легенда слишком сложна, чтобы рассказывать ее в такой теплый день, хотя эпизод с Деревом Загадок — это одна из лучших наших поэм. Но мне нравится представлять историю в танце.
Эльфави замолкла, лишь ее руки быстро сновали в траве. Не зная, что сказать, Тольтека указал на высокий куст, усыпанный бутонами.
— Как это называется? — спросил он.
— Тот, у которого пятиугольные листья? А, это бэйлов куст. Он растет повсюду. Ты наверняка видел такой же у дома моего отца.
— Да. Он, должно быть, фигурирует во множестве легенд.
Эльфави замерла. Потом взглянула на Тольтеку и отвела глаза.
На мгновение ему показалось, что эти синие, как вечернее небо, глаза ничего не видят.
— Нет, — отрывисто сказала она.
— Как? Но я думал… мне казалось, на Гвидионе у каждой вещи есть символическое значение. Обычно таких значений не одно, а несколько.
— Это всего лишь бэйлов куст, — произнесла Эльфави голосом, лишенным всякого выражения. — И больше ничего.
Тольтека поспешил прекратить расспросы. Должно быть, это табу… хотя нет, гвидионцы свободнее от безосновательных запретов, нежели даже его соплеменники. Но если она принимает это близко к сердцу, лучше не настаивать и сменить тему.
Девушка закончила работу, вскочила на ноги и набросила венок ему на шею.
— Ну вот! — засмеялась она. — Подожди, постой, он зацепился за ухо. Вот теперь хорошо.
Тольтека указал на вторую сплетенную ею гирлянду:
— А эту ты хочешь надеть на себя?
— Нет, что ты! Гирлянда из жюля всегда предназначается для других. Это для Ворона.
— Что?! — Тольтека оцепенел.
Она снова залилась краской, отвернулась и посмотрела в сторону гор:
— В Звездаре мы немного сблизились. Я возила его на машине, показывала город. А еще мы гуляли.
Тольтеке вспомнились те длинные лунные ночи, когда ее не было дома. Сколько их было! Он сказал:
— Мне казалось, Ворон не в твоем вкусе, — и про себя отметил, как резко прозвучал его голос.
— Я его не понимаю, — прошептала она. — Хотя нет, в некотором смысле понимаю. Так же, как я смогла бы понять бурю.
И она пошла назад, к лагерю. Тольтека поневоле двинулся следом. Он с ожесточением произнес:
— Мне казалось, ты менее, чем кто-либо на свете, способна поддаться на такой душевный блеск. Воин! Наследственный аристократ!
— Этого я в нем не понимаю, — сказала она, по-прежнему не решаясь посмотреть ему в лицо. — Убивать людей или заставлять их выполнять твои приказы, как будто это машины… Но на самом деле он не такой. Правда, не такой.
Некоторое время они шли в молчании, которое нарушали только топот ботинок и шорох сандалий. Наконец она пробормотала:
— Он постоянно живет среди Ночных Ликов. При одной только мысли об этом меня охватывает немыслимый ужас, а он — он может это терпеть.
«Ему это нравится», — хотелось проворчать Тольтеке. Но он вспомнил, что уже наговорил о Вороне много плохого за глаза, и сдержался.
Вернувшись, они обнаружили, что большая часть экспедиции, надев темные наглазники для защиты от слепящего дневного света, спит. Часовой отсалютовал им, подняв вверх стрелу. Эльфави пошла на край лагеря, где расстелили спальные мешки трое лохланцев. Коре похрапывал, не выпуская из рук винтовку; Вильденвей казался таким юным и беззащитным, что его хвастовству о кровавых битвах, которое Тольтека слышал на корабле, верилось с трудом. Ворон бодрствовал. Сидя на пятках, он хмуро перебирал ворох фотографий.