«По-моему… да, надо спуститься к реке. — Фейлис ускорила шаг. Движение изгнало воспоминание о кошмарах и чуточку освежило. — Жизнь у меня не окончилась. Да, кругом трудности, одни несправедливости, и это вечное отсутствие сострадания у всех… они так больно ранят меня, но я оправлюсь от ран. Я достигну Единства, и тогда еще повстречаю мужчину, которого жду.
Если же нет…»
Она вышла на набережную. Деревья, балюстрады, статуи, к которым прикоснулось время. За ними мерцала Лу, а за ней тянулся ровный склон, поднимавшийся с садами и фермами к гребню, который занимал Консватуар. На таком удалении шпили его казались миниатюрами из слоновой кости, но под ними обитали мудрость, красота и покой столетий. Восток розовел, приветствуя солнце, колокольный перезвон донесся от Башни Ученых, как это делалось в течение половины тысячелетия. Она не понимала, слышит ли далекие звуки ушами или же сердцем. «Да, — подумала она, — мое место именно там».
Она обратила свой взор к Скайгольму. Светящийся и священный, еще несколько минут он будет в одиночестве править на небе. На лике его мерцало больше огоньков, чем обычно. И что это такое задвигалось по краям?
«Что? Нет, нет, нет!»
Колокольный звон смолк. Фейлис визжала, не понимая, сумеет ли когда-нибудь остановиться. Скайгольм медленно тронулся, уходя на север, набирая, набирая скорость… наконец он исчез из виду, и небо обрело неведомый людям облик.
Глава 25
1
«Орион-2» обогнул Луну, перед ним встала Земля. Солнце теперь было за их спиной, и Иерну с Роникой родная планета казалась амулетом из белого мрамора и сапфира, с краю обрызганным ночью. Свет ее прогонял звезды, но совсем рядом Галактика раскинула свою искрящуюся бриллиантовым инеем дорогу.
Пепельные кратеры оставались позади и внизу. Резкие дневные черты Луны смягчились, растворялись в тенях и тайне. Там, где на Земле уходил день, люди видели, что старая Луна сменяется новой. Роника и Иерн плавали возле окна пилота. Слезы блестели в женских глазах.
— С каждым разом она все прекрасней и прекрасней, — выдохнула Роника. Он молча кивнул. — Здесь я увидела то, что прежде не понимала, — сказала она в безмолвии, что наполнило корабль. — Геанцы правы: жизнь едина, Земля жива. Как одинока она и как бесконечно драгоценна. Мы не можем позволить, чтобы Землю убили. Кроме нее, нет ничего.
Он ответил задумчиво:
— Но когда-нибудь люди будут жить в космосе и, быть может, даже за пределами Солнечной системы.
— Я тоже надеюсь на это, но Земля всегда останется нашей матерью.
«Катан, Розенн! — Внезапно кольнуло. — Как вы там?»
— Конечно, и Луна прекрасна на свой призрачный лад, — продолжала Роника. — Мне бы хотелось вернуться, походить по ней… по Морю Спокойствия… поклониться тому, что осталось от «Орла»[107].
— Неужели ты полагаешь, что эта цель достойна нового полета?
— Конечно, и этот был просто великолепным.
— И я так думаю; правда, досуга у меня было немного.
— И у меня тоже; всякие дела, теснота, запашок, неподходящая еда, горе с туалетами, все недостатки невесомости — но все равно чудесно. По-моему, мы хорошо справились с делом… И точно рассчитали орбиту. Но обратный полет должен пройти куда легче.
— Именно. Возможно, нам потребуется небольшая коррекция курса или две, но, по-моему, нас ждут три выходных дня. Правда, придется решать, что делать дальше и куда садиться.
— У тебя есть на этот счет соображения?
— Боюсь, что нет. Нам нужна страна, в которой мы не будем считаться преступниками и где у нас не конфискуют корабль. Мейка? Оккайдо?
— Они слишком податливы — если маураи надавят… я же тебе говорила. А что ты думаешь о каких-нибудь отсталых районах где-нибудь в глубине континента?
— Я подумывал об этом, — нерешительно сказал Иерн, — но чем более я овладеваю управлением, тем более убеждаюсь, что мы не сумеем сесть без помощи с Земли. Полный экипаж наверняка мог бы спокойно приземлиться в азиатской степи или в африканской саванне, хотя я бы не стал рисковать — даже при всем своем безрассудстве. Мы с тобой не вправе идти на риск. Одному мне не хватит информации, я также не могу передавать тебе указания в достаточно быстром темпе… словом, с двигателем без экипажа не справиться. Ну а в атмосфере даже самые важные параметры я смогу только прикидывать на глаз. А наш космический корабль, как самолет, — с точки зрения аэродинамики более всего напоминает кирпич. Словом, будет превосходно, если мы сумеем нормально опуститься на самое лучшее и самое освещенное посадочное поле в мире.
Роника вздохнула.
— Угу… Эй, не надо кривить рот, иначе я буду крутиться вокруг, пока ты не улыбнешься. В худшем случае сдадимся маураям. Уж они будут обращаться с нами прекрасно, учитывая все, что мы сделали для них. Судя по тому, что я слыхала, Океания — вовсе неплохое место для жизни. Быть может, мы даже сможем уговорить их построить собственный «Орион». Или — кто знает? — быть может, когда мы вернемся к Земле и установим радиоконтакт, то сумеем найти страну, которая будет рада принять нас на наших собственных условиях.
— Быть может… Но скорее всего их биологи вырастят гигантского мотылька, который сумеет летать между планетами. — Иерн вздрогнул. Его ногти, бледнея, впились в спинку сиденья, за которое он держался.
Роника потянулась к нему.
— Эй, милый! Что с тобой?
Не видя Земли, он выдавил, глядя перед собой:
— Да. Сперва я был слишком утомлен, захвачен всем пережитым… и только сейчас понял: мы вполне можем разбиться или сгореть при спуске… ты погибнешь.
— О-о-о! — Она взлохматила его волосы. — Давай-ка покончим с этим франсейским благородством! Я знала, что делаю, и никогда даже на миг не желала ничего другого. Нет, конечно, я не стремилась умереть до срока — пока мы с тобой не состарились и не одряхлели. Если же нам не дано — лучше быстро, крак! — и навеки вместе. Мы же на целые световые годы прожили лучшую жизнь, чем большая часть людей способна даже представить. Так что не жалей меня.
— Ну… — Он поцеловал ее. Они оторвались от кресел и поплыли обнимаясь. — Роника, знаешь, ты у меня — самое величайшее чудо во Вселенной.
В лунном свете, затопившем потемневшую кабину, он увидел, как опустились ее веки, как раздулись ноздри, как приоткрылись губы.
— В таком случае, — произнесла она с придыханием, — отправляемся в грузовую секцию, там больше места. Я придумала, как можно любить в невесомости.
2
Восемь сотен лет оставался на месте Скайгольм, лишь сдерживая напор стратосферных ветров; короткие испытательные полеты производились после замены маршевых двигателей; но никто из живущих не помнил подобного события. И перелет аэростата над ледяной короной планеты сделался песней отваги, изобретательности и воли. Сам Джовейн с трудностями сталкивался редко… и лишь выслушивал рассказы утомленных людей, устало тянувших слова. Так он узнал, что неопытный рабочий Эймей Роверто Авелар оступился при неожиданном порыве ветра, пока бригада его меняла сдутую панель оболочки, и не сумел распутать стропы парашюта; знал, что неопытная летчица Катарина Папетоай, возвращаясь из разведки, промахнулась мимо посадочного фланца и попала в турбулентный вихрь, сбросивший ее небольшой реактивный самолет под извергавшее горячий воздух отверстие. Знал и Джовейн, что погибших тут же сменили добровольцы, что инженеры-электронщики и рабочие лихорадочно чинили системы, перенапрягавшиеся более чем положено; что пилоты сражались просто с чудовищными силами, учитывая масштаб объекта; что навигаторы, бормоча под нос ругательства, корпели над приблизительными и неточными картами; что священники проповедовали, а горстка мужественных актеров-любителей увеселяла общество и поддерживала в нем моральный дух. Зная обо всем этом, он, со своей стороны, издавал приказы, раздавал поощрения и отличия; но ничто не было для него реально, он словно затерялся в аэростате. Континент, за ним удивительно зеленый Англеланн, и еще блеклая земля Скотоланн, потом море, бурное и сумрачное, там, где оно не было диким и зеленым; серо-синие скалы, стиснувшие фиорды, внутренние ледники, не знавшие конца и края. Потом Землю затянули облака, а после наступления темноты на небе среди высыпавших звезд, не соответствовавших времени года, дрожало северное сияние, но его, как всегда, подгоняла цель; ожидало свершение, а Скайгольм плыл навстречу своей судьбе.