У них появились дети. Сперва появилось опасение (лишь у него), что они будут крылатые.
— Вздор, я только рада буду! — сказала она. — Не будут под ногами болтаться.
— Зато в твоих волосах запутаются! — воскликнул он.
— О! — ужаснулась она.
Родилось четверо, три мальчика и девочка, да такие непоседы, словно у них и впрямь были крылья. Росли они, как грибы; не прошло и нескольких лет, как дети в жаркие летние дни упрашивали папу посидеть с ними под яблоней, сделать крыльями холодок и рассказать захватывающую дух сияющую сказку про острова облаков в океане небес, про химеры, которые лепит из тумана ветер, какой вкус у звездочки, тающей у тебя во рту, или у студеного горного воздуха, каково быть камнем, падающим с Эвереста, и в последний миг, расправив крылья-лепестки, у самой земли расцвести зеленым цветком.
Вот так сложился его брак.
И вот сегодня, шесть лет спустя, сидит дядюшка Эйнар под яблоней, сидит, тоскует, раздражительный, злой. Не потому, что ему так хочется, а потому, что и столько времени спустя он не может летать в вольном ночном небе: его чудесное свойство так и не вернулось к нему, сидит уныло, пригорюнившись — зеленый летний зонт, покинутый и забытый легкомысленными отпускниками, которые некогда искали убежища в его прозрачной тени. Неужто так и придется всегда сидеть, не смея днем расправить крылья в поднебесье — как бы кто не увидел? Неужто единственное, на что он способен, — быть бельесушкой для жены, веером для ребятишек в жаркий августовский полдень? Да, он и прежде всегда выполнял поручения Семьи, летая быстрее ветра! Бумерангом проносился над горами и долами и пушинкой спускался на землю. У него всегда водились деньги: крылатому человеку бездельничать не дадут! А теперь? Горечь и боль! Его крылья забились, встряхнули воздух, получился какой-то скованный гром.
— Пап! — позвала маленькая Мег.
Дети стояли перед ним, глядя на его хмурое лицо.
— Пап, — сказал Рональд, — сделай еще гром!
— Сейчас еще холодно, март, а вот скоро будут и дожди, и вдоволь грома, — ответил дядюшка Эйнар.
— Пойдем с нами, посмотришь! — предложил Майкл.
— Да ну, побежали скорее! Пусть его сидит и мечтает! Ему сейчас было не до любви, не до детей любви, не до любви детей. Он весь отдался мечте о небесах, поднебесной высоте, горизонтах, воздушных далях; будь то днем или ночью, при звездах, луне или солнце, облачно или ясно, — когда ни воспаришь, впереди — не догнать! — летят небеса, горизонты, дали. А он… А он кружит над выгоном, у самой земли: не дай Бог увидят… Прозябание в темной дыре!
— Март! Март! — пела Мег. — Мы на горку идем, пап, пошли с нами! Там даже из городка дети будут!
— На какую еще горку? — буркнул дядюшка Эйнар.
— На Змеевку, какую же еще! — дружно откликнулись дети.
Он наконец посмотрел на них.
У каждого был в руках большой бумажный змей, и горящие нетерпением детские лица предвкушали шальную радость. Коротенькие пальцы сжимали мотки белой бечевки. Снизу у красно-сине-желто-зеленых змеев висели хвосты из шелковых лоскутков.
— Мы будем запускать наших змеев! — сказал Рональд. — Пойдешь с нами?
— Нет, — печально ответил он. — Нельзя, чтобы меня кто-нибудь увидел, могут быть неприятности.
— А ты спрячься в лесу за деревьями и смотри оттуда, — предложила Мег. — Мы сами сделали змеев, сами! Знаем, как делать!
— Откуда же вы знаете?
— Ты наш отец! — дружно крикнули дети. — Вот откуда! Он долго глядел на них. Он вздохнул:
— Сегодня Праздник змеев?
— Да, папа.
— Я выиграю, — сказала Мег.
— Нет, я! — заспорил Майкл.
— Я, я! — запищал Стивен.
— Силы небесные! — воскликнул дядюшка Эйнар, подпрыгнув высоко в воздух, и крылья его загремели, будто громогласные литавры. — Дети! Мои дорогие, славные, обожаемые дети!
— Папа, что случилось? — Майкл даже попятился.
— Ничего, ничего, ничего! — распевал Эйнар.
Он расправил крылья, напряг их до предела, все силы собрал… Бамм! Точно исполинские медные тарелки! Дети даже упали от сильного вихря!
— Нашел, нашел! Я снова вольная птица! Как искра в трубе! Как перышко на ветру! Брунилла! — Он повернулся к дому. — Брунилла!
Она вышла на его зов.
— Я свободен! — воскликнул он, приподнявшись на цыпочки, разрумянившийся, высокий. — Слышишь, Брунилла, зачем мне ночь! Я могу летать днем! И ночь ни при чем! Теперь каждый день летать буду, круглый год! Господи, да что я время теряю. Смотри!
И на глазах у встревоженных домочадцев он оторвал у одного из змеев лоскутный хвост, привязал его себе к ремню сзади, схватил моток бечевки, один конец зажал в зубах, другой отдал детям — и полетел, полетел в небеса, подхваченный буйным мартовским ветром!
Через фермы, через луга, отпуская бечевку в светлое дневное небо, ликуя, спотыкаясь, бежали-торопились его дети, а Брунилла стояла на дворе, провожая их взглядом, и смеялась, и махала рукой, и видела, как ее дети прибежали на Змееву горку, как встали там, все четверо, держа бечевку нетерпеливыми, гордыми пальцами, и каждый дергал, подтягивал, направлял… И все дети Меллинтауна прибежали со своими бумажными змеями, чтобы запустить их с ветром, и они увидели огромного зеленого змея, как он взмахивал и парил в небесах, и закричали:
— О, о, какой змей! Какой змей! О, как мне хочется такого змея! Где, где вы его взяли?
— Это наш папа сделал! — воскликнули Мег и Майкл, и Стивен, и Рональд и лихо дернули бечевку, так что змей, жужжащий, рокочущий змей в небесах нырнул, и снова взмыл, и прямо на облаке начертил большой волшебный восклицательный знак!
Ветер
В тот вечер телефон зазвонил в половине шестого. Стоял декабрь, и уже стемнело, когда Томпсон взял трубку.
— Слушаю.
— Алло. Герб?
— А, это ты, Аллин.
— Твоя жена дома, Герб?
— Конечно. А что?
— Ничего, так просто.
Герб Томпсон спокойно держал трубку.
— В чем дело? У тебя какой-то странный голос.
— Я хотел, чтобы ты приехал ко мне сегодня вечером.
— Мы ждем гостей.
— Хотел, чтобы ты остался ночевать у меня. Когда уезжает твоя жена?
— На следующей неделе, — ответил Томпсон. — Дней девять пробудет в Огайо. Ее мать заболела. Тогда я приеду к тебе.
— Лучше бы сегодня.
— Если бы я мог… Гости и все такое прочее. Жена убьет меня.
— Очень тебя прошу.
— А в чем дело? Опять ветер?
— Нет… Нет, нет.
— Говори: ветер? — повторил Томпсон. Голос в трубке замялся.
— Да. Да, ветер.
— Но ведь небо совсем ясное, ветра почти нет!
— Того, что есть, вполне достаточно. Вот он, дохнул в окно, чуть колышет занавеску… Достаточно, чтобы я понял.
— Слушай, а почему бы тебе не приехать к нам, не переночевать здесь? — сказал Герб Томпсон, обводя взглядом залитый светом холл.
— Что ты. Поздно. Он может перехватить меня в пути Очень уж далеко. Не хочу рисковать, а вообще спасибо за приглашение. Тридцать миль как-никак. Спасибо…
— Прими снотворное.
— Я целый час в дверях простоял, Герб. На западе на горизонте такое собирается… Такие тучи, и одна из них на глазах у меня будто разорвалась на части. Будет буря, уж это точно.
— Ладно, ты только не забудь про снотворное. И звони мне в любое время. Хотя бы сегодня еще, если надумаешь.
— В любое время? — переспросил голос в трубке.
— Конечно.
— Ладно, позвоню, но лучше бы ты приехал. Нет, я не желаю тебе беды. Ты мой лучший друг, зачем рисковать. Пожалуй, мне и впрямь лучше одному встретить испытание. Извини, что я тебя побеспокоил.
— На то мы и друзья! Расскажи-ка, чем ты сегодня занят?.. Почему бы тебе не пописать немного? — говорил Герб Томпсон, переминаясь с ноги на ногу в холле. — Отвлечешься, забудешь свои Гималаи и эту долину Ветров, все эти твои штормы и ураганы. Как раз закончил бы еще одну главу своих путевых очерков.