— Пора ужинать, Гарри, — напомнили они. Пришла жена и принесла в корзинке ужин.
— Не стану я это есть, — сказал он. — Теперь я буду есть только то, что хранится у нас в холодильнике. Что мы привезли с Земли. А что тут в саду и в огороде выросло, это не для меня.
Жена стояла и смотрела на него.
— Не сможешь ты построить ракету.
— Когда мне было двадцать, я работал на заводе. С металлом я обращаться умею. Дай только начать, тогда и другие мне помогут, — говорил он, разворачивая чертежи и кальки, на жену он не смотрел.
— Гарри, Гарри, — беспомощно повторяла она.
— Мы должны вырваться, Кора. Нельзя нам тут оставаться!
По ночам под луной, в пустынном море трав, где уже двенадцать тысяч лет, точно забытые шахматы, белели марсианские города, дул и дул неотступный ветер. И дом Битеринга в поселке землян сотрясала дрожь неуловимых перемен.
Лежа в постели, Битеринг чувствовал, как внутри шевелится каждая косточка, и плавится, точно золото в тигле, и меняет форму. Рядом лежала жена, смуглая от долгих солнечных дней. Вот она спит, смуглая и золотоглазая, солнце опалило ее чуть не дочерна, и дети спят в своих постелях, точно отлитые из металла, и тоскливый ветер, ветер перемен, воет в саду, в ветвях бывших персиковых деревьев и в лиловой траве, и стряхивает лепестки зеленых роз.
Страх ничем не уймешь. Он берет за горло, сжимает сердце. Холодный пот проступает на лбу, на дрожащих ладонях.
На востоке взошла зеленая звезда. Незнакомое слово слетело с губ Битеринга.
— Йоррт, — повторил он. — Йоррт. Марсианское слово. Но он ведь не знает языка марсиан!
Среди ночи он поднялся и пошел звонить Симпсону, археологу.
— Послушай, Симпсон, что значит «Йоррт»?
— Да это старинное марсианское название нашей Земли. А что?
— Так, ничего.
Телефонная трубка выскользнула у него из рук.
— Алло, алло, алло! — повторяла трубка. — Алло, Битеринг! Гарри! Ты слушаешь?
А он сидел и неотрывно смотрел на зеленую звезду.
Дни наполнены были звоном и лязгом металла. Битеринг собирал каркас ракеты, ему нехотя, равнодушно помогали три человека. За какой-нибудь час он очень устал, пришлось сесть передохнуть.
— Тут слишком высоко, — засмеялся один из помощников.
— А ты что-нибудь ешь, Гарри? — спросил другой.
— Конечно, ем, — сердито буркнул Битеринг.
— Все из холодильника?
— Да!
— А ведь ты худеешь, Гарри.
— Неправда!
— И росту в тебе прибавляется.
— Врешь!
Несколько дней спустя жена отвела его в сторону.
— Наши старые запасы все вышли. В холодильнике ничего не осталось. Придется мне кормить тебя тем, что у нас выросло на Марсе.
Битеринг тяжело опустился на стул.
— Надо же тебе что-то есть, — сказала жена. — Ты совсем ослаб.
— Да, — сказал он.
Взял сандвич, оглядел со всех сторон и опасливо откусил кусочек.
— Не работай больше сегодня, отдохни, — сказала Кора. — Такая жара. Дети затевают прогулку, хотят искупаться в канале. Пойдем, прошу тебя.
— Я не могу терять время. Все поставлено на карту!
— Хоть часок, — уговаривала Кора. — Поплаваешь, освежишься, это полезно.
Он встал, весь в поту.
— Ладно уж. Хватит тебе. Иду.
— Вот и хорошо!
День был тихий, палило солнце. Точно исполинский жгучий глаз уставился на равнину. Они шли вдоль канала, дети в купальных костюмах убежали вперед. Потом сделали привал, закусили сандвичами с мясом. Гарри смотрел на жену, на детей — какие они стали смуглые, совсем коричневые. А глаза — желтые, никогда они не были желтыми! Его вдруг затрясло, но скоро дрожь прошла, будто ее смыли жаркие волны, приятно было лежать так на солнце. Он уже не чувствовал страха — он слишком устал.
— Кора, с каких пор у тебя желтые глаза? Она посмотрела с недоумением:
— Наверно, всегда были такие.
— А может, они были карие и пожелтели за последние три месяца?
Кора прикусила губу:
— Нет. Почему ты спрашиваешь?
— Так просто. Посидели, помолчали.
— И у детей тоже глаза желтые, — сказал Битеринг.
— Это бывает: дети растут, и глаза меняют цвет.
— Может быть, и мы тоже — дети. По крайней мере на Марсе. Вот это мысль! — Он засмеялся. — Поплавать, что ли?
Они прыгнули в воду. Гарри, не шевелясь, погружался все глубже, и вот он лежит на дне канала, точно золотая статуя, омытая зеленой тишиной. Вокруг — безмятежная глубь, мир и покой. И тебя тихонько несет неторопливым, ровным течением.
«Полежать так подольше, — думал он, — и вода обработает меня по-своему, пожрет мясо, обнажит кости, точно кораллы. Только скелет и останется. А потом на костях вода построит свое, появятся наросты, водоросли, ракушки, разные подводные твари — зеленые, красные, желтые. Все меняется. Меняется. Медленные, подспудные, безмолвные перемены. А разве не то же делается и там, наверху?»
Сквозь воду он увидел над головой солнце — тоже незнакомое, марсианское, измененное иным воздухом, и временем, и пространством.
«Там, наверху, — безбрежная река, — думал он, — марсианская река, и все мы в наших домах из речной гальки и затонувших валунов лежим на дне, точно раки-отшельники, и вода смывает нашу прежнюю плоть, и удлиняет кости, и…»
Он дал мягко светящейся воде вынести его на поверхность.
Дэн сидел на кромке канала и серьезно смотрел на отца.
— Ута, — сказал он.
— Что такое? — переспросил Битеринг. Мальчик улыбнулся:
— Ты же знаешь. Ута по-марсиански — отец.
— Где это ты выучился?
— Не знаю. Везде. Ута!
— Чего тебе? Мальчик помялся:
— Я… я хочу зваться по-другому.
— По-другому?
— Да.
Подплыла мать.
— А чем плохое имя Дэн?
Дэн скорчил гримасу, пожал плечами:
— Вчера ты все кричала — Дэн, Дэн, Дэн, а я и не слыхал. Думал, это не меня. У меня другое имя, я хочу, чтоб меня звали по-новому.
Битеринг ухватился за боковую стенку канала, он весь похолодел, медленно, гулко билось сердце.
— Как же это по-новому?
— Линл. Правда, хорошее имя? Можно, я буду Линл? Можно? Ну, пожалуйста!
Битеринг провел рукой по лбу, мысли путались. Дурацкая ракета, работаешь один, и даже в семье ты один, уж до того один…
— А почему бы и нет? — услышал он голос жены. Потом услышал свой голос:
— Можно.
— Ага-а! — закричал мальчик. — Я — Линл, Линл! И, вопя и приплясывая, побежал через луга. Битеринг посмотрел на жену:
— Зачем мы ему позволили?
— Сама не знаю, — сказала Кора. — Что ж, по-моему, это совсем не плохо.
Они шли дальше среди холмов. Ступали по старым, выложенным мозаикой дорожкам, мимо фонтанов, из которых и теперь еще разлетались водяные брызги. Дорожки все лето напролет покрывал тонкий слой прохладной воды. Весь день можно шлепать по ним босиком, точно вброд по ручью, и ногам не жарко.
Подошли к маленькой давным-давно заброшенной марсианской вилле. Она стояла на холме, и отсюда открывался вид на долину. Коридоры, выложенные голубым мрамором, фрески во всю стену, бассейн для плавания. В летнюю жару тут свежесть и прохлада. Марсиане не признавали больших городов.
— Может, переедем сюда на лето? — сказала миссис Битеринг. — Вот было бы славно!
— Идем, — сказал муж. — Пора возвращаться в город. Надо кончать ракету, работы по горло.
Но в этот вечер за работой ему вспомнилась вилла из прохладного голубого мрамора. Проходили часы, и все настойчивей думалось, что, пожалуй, не так уж и нужна эта ракета.