— Наверное, вы правы, — согласился Форд. — Я, например, не имею ничего против того, чтобы прибавить к своему имени фамилию Криил и принять участие в их обрядах во имя безоблачного сосуществования. — Вдруг он нахмурился. — Но я бы не хотел стать свидетелем того, как наша культура растворяется в их культуре.
— Пусть у вас не болит голова на сей счет, — уверил его Ральф Шульц. — Независимо от того, что мы сделаем для их ублаготворения, культурная ассимиляция в любом случае исключена. Мы совершенно не похожи на них, и я только сейчас начинаю понимать, насколько глубоки различия между нами.
— Да, — вставил Лазарус, — именно насколько.
Форд повернулся к нему:
— Что вы хотите сказать? Вас что-то беспокоит?
— Да нет. Просто я, — ответил Лазарус, — не разделяю вашего оптимизма.
В конце концов они сошлись на том, что сначала обряд посвящения должен пройти один человек и обо всем поведать остальным. Лазарус требовал, чтобы эту честь предоставили ему по праву старейшего; Шульц настаивал, чтобы послали его, как специалиста по таким делам. Но Форд переспорил всех, заявив, что это его прямая обязанность как ответственного руководителя.
Лазарус проводил его до дверей храма, в котором планировалось проведение церемонии. Форд был совершенно обнажен, как и всякий джокайриец. Лазарус же, поскольку обряд не допускал присутствия посторонних в святилище, остался в своем килте. Многие колонисты, за долгие годы полета истосковавшиеся по солнцу, предпочитали ходить нагишом там, где позволяли приличия. Не пользовались практически одеждой и джокайрийцы. Но Лазарус всегда был одет. И даже не потому, что его моральные устои не позволяли ему этого, а из тех соображений, что на голом человеке бластер выглядел бы более чем странно.
Криил Сарлуу поприветствовал их и повел Форда в храм.
Лазарус крикнул вслед:
— Не вешай нос, старина!
Потом он стал ждать. Он закурил сигарету, докурил ее и отбросил окурок. Походил взад-вперед. Он понятия не имел, сколько ему предстоит маяться. Неопределенность усугубляла томительность ожидания; процедура, казалось, тянулась слишком долго.
В конце концов двери распахнулись и из них повалила толпа аборигенов. Они казались чем-то озабоченными и, увидев Лазаруса, старались миновать его стороной. Наконец огромный вход опустел и на пороге появилась фигура человека. Он выбежал из храма и опрометью бросился вдоль по улице.
Лазарус узнал Форда.
Форд не остановился, пробегая мимо Лазаруса. Он слепо мчался вперед. Через несколько шагов он споткнулся и упал. Лазарус поспешил к нему.
Форд не делал попыток встать. Он лежал ничком, лицом вниз, и плечи его содрогались от неудержимых рыданий.
Лазарус присел возле него на корточки и потряс его.
— Слэйтон! — позвал он. — Что случилось? Что с вами?
Форд поднял голову, взглянул на него мокрыми от слез глазами, полными ужаса, и на мгновение перестал всхлипывать. Говорить он не мог, но, кажется, узнал Лазаруса. Он протянул руки, прижался к нему и разрыдался еще сильнее, чем прежде.
Лазарус высвободился и отвесил Форду увесистую пощечину.
— Перестаньте! — приказал он. — Лучше расскажите, в чем дело!
Голова Форда дернулась от удара, он перестал всхлипывать, но по-прежнему не мог выговорить ни слова. Взгляд его был затуманен.
На них легла чья-то тень. Лазарус обернулся и выхватил бластер. В нескольких ярдах от них стоял Криил Сарлуу, не делая попыток приблизиться. И вовсе не из-за оружия — он никогда раньше его не видел и не мог знать, что это такое.
— Это ты!.. — прорычал Лазарус. — Какого… Что вы с ним сделали? — Потом он сообразил, что Сарлуу его не понимает, и перешел на понятный язык: — Что случилось с моим братом Фордом?
— Забери его, — ответил Сарлуу. Губы его дрожали. — Это очень плохо. Это очень-очень плохо.
— Как будто я сам не вижу! — буркнул Лазарус, не удосужившись перевести свои слова на джокайрийский.
Глава 3
Безотлагательно было созвано совещание в прежнем составе, за исключением председателя. Лазарус рассказал о том, что произошло. Шульц доложил о состоянии Форда.
— Медики пока не нашли причины недуга. С уверенностью можно сказать только то, что Администратор страдает от возникшего по неизвестной причине острейшего психоза. До сих пор нам не удалось вступить с ним в контакт.
— А он вообще-то говорит хоть что-нибудь? — осведомился Барстоу.
— Всего лишь одно или два слова, да и то самые простейшие. Например, насчет еды или питья. А любая попытка выяснить причины потрясения вызывает у него мгновенные приступы истерики.
— И вы не можете поставить диагноз?
— Если вы хотите услышать мое собственное мнение, выраженное доступными словами, то я бы сказал, что он перепуган до смерти. Но… — добавил Шульц, — я и раньше сталкивался с синдромами страха. Однако никогда прежде не видел ничего подобного.
— А я видел, — вдруг сказал Лазарус.
— Вы? Где? При каких обстоятельствах?
— Однажды, лет двести назад, — начал рассказывать Лазарус, — когда я был еще мальчишкой, я поймал взрослого койота и запер в сарае. Я почему-то тешил себя надеждой, что смогу выучить его и сделать из него охотничьего пса. У меня ничего не получилось. Так вот, сейчас Форд ведет себя точно так же, как тот койот.
Наступило тягостное молчание. Первым заговорил Шульц:
— Я не совсем понял, что вы этим хотели сказать. В чем тут аналогия?
— В общем-то, — медленно ответил Лазарус, — это всего-навсего предположение. Единственный, кто знает истинную причину случившегося, — сам Слэйтон, но он не может говорить. На мой взгляд, все мы совершили грубейшую ошибку, неверно оценив этих самых джокайрийцев. Мы считали их почти людьми только потому, что они похожи на нас внешне и почти столь же цивилизованны. На самом же деле они вовсе не люди. Они… домашние животные… Минуточку, — добавил он. — Не спешите. Я знаю, о чем вы подумали. На этой планете есть и люди. Они живут в храмах, и джокайрийцы называют их богами. И это действительно боги!
Никто не проронил ни слова, и Лазарус продолжал:
— Мне понятны ваши сомнения. Поймите, я не собираюсь пачкать вам мозги и просто выкладываю то, что пришло мне в голову. Я уверен в одном: в этих храмах кто-то обитает, и этот кто-то настолько могуществен, что его можно назвать богом. Кем бы ни были эти существа, именно они являются доминирующей на этой планете расой — ее людьми! Для них все остальные — и джоки и мы — просто животные, дикие или ручные. Мы ошиблись, посчитав, что местная религия просто предрассудок. Это далеко не так.
— Ты полагаешь, что именно в этом кроется ключ к разгадке происшедшего с Фордом? — медленно произнес Барстоу.
— Да, полагаю. Он встретился с одним из них, с тем, кого зовут Криилом, и это свело его с ума.
— Я так понимаю, — подытожил Шульц, — что, согласно вашей гипотезе, всякий человек, оказавшийся в их… в их присутствии… станет психически больным?
— Не совсем так, — ответил Лазарус. — Больше всего меня пугает то, что я могу и не сойти с ума!
В тот же день джокайрийцы прекратили всякие контакты с землянами. Это было очень кстати, ибо непременно произошли бы акты насилия. Над городом навис страх перед неизвестным, которое было страшнее смерти, не имело определенного лица, но сама встреча с которым могла превратить в безвольное, бездумное животное. Теперь никто уже не видел в джокайрийцах безобидных и отзывчивых друзей, несмотря на их несомненное расположение к землянам и значительные научные достижения. Они стали казаться марионетками, подсадными утками, состоящими на службе у своих незримых могущественных владык, обитающих в «храмах».