Наконец Лазарус собрался. Он взял с собой саквояж, пальто, зимний костюм, шахматы из слоновой кости и черного дерева и пишущую машинку. Одевшись, он уложил все три конверта и билет во внутренний карман пиджака. Жилет с деньгами оказался слишком теплым, но достаточно удобным.
Он погрузил вещи в багажник своего ландо и поехал к южному почтамту. Там он отослал два письма, после чего направился к ломбарду возле бильярдной «Отдохни часок». Проезжая мимо «Швейцарского сада», Лазарус отметил, что заведение закрыто, шторы опущены, — и сухо улыбнулся.
Мистер Даттельбаум согласился обменять пишущую машинку на пистолет, однако потребовал, чтобы Лазарус добавил пять долларов за этот маленький кольт. Пришлось согласиться.
Лазарус продал пишущую машинку и костюм, заложил пальто и получил пистолет вместе с ящичком патронов. По сути дела, он подарил пальто мистеру Даттельбауму, поскольку не намеревался выкупать его; однако, получив все необходимое плюс три доллара наличными, он избавился от ненужного имущества и доставил напоследок своему приятелю удовольствие выгодной сделкой.
Пистолет поместился в левом кармане жилета, из которого Лазарус сделал своеобразную кобуру. Если его не станут обыскивать — а это едва ли вероятно, поскольку он выглядит весьма респектабельным гражданином, — оружие никто не заметит. Килт был бы удобнее: легче спрятать, легче достать — но для такой одежды, которую здесь носят, лучшего не придумаешь. Кроме того, кто-то из практичных прежних владельцев очень кстати срезал мушку пистолета.
Но Лазарус не мог покинуть Канзас-Сити, не попрощавшись со своей первой семьей. Сразу после этого он собирался сесть на первый же поезд, отправляющийся в Санта-Фе. Жаль, что дедуся уехал в Сент-Луис, но ничего не поделаешь. Можно оправдать свой визит желанием вручить Вуди подарок — шахматы. А акт о продаже автомобиля послужит предлогом для разговора с отцом: нет, сэр, это не подарок, ведь должен же кто-то приглядывать за машиной, пока война не кончится. И если я вдруг не вернусь, все станет проще — вы понимаете меня, сэр? Ваш тесть — мой лучший друг. Он мне как родственник, ведь у меня нет родных.
Да, так он и сделает; он распрощается со всеми, в том числе и с Морин. (Особенно с Морин!)
Лучше, конечно, не лгать. Но… если отец вознамерится зачислить его в свое подразделение, придется соврать: дескать, он желает поступить во флот. Никаких обид, сэр, я знаю, что вы только что вернулись из Платтсбурга, но флоту нужны люди. Впрочем, он скажет это лишь в том случае, если будет вынужден.
Он оставил автомобиль за ломбардом, перешел на другую сторону улицы и позвонил от аптеки:
— Это дом Брайана Смита?
— Да.
— Миссис Смит, говорит мистер Бронсон. Могу ли я переговорить с мистером Смитом?
— Это не мама, мистер Бронсон, это Нэнси. О, какой ужас!
— Да, мисс Нэнси?
— Вы хотите поговорить с папой, мистер Бронсон? Но его нет; он уехал в форт Ливенворт с рапортом. И мы не знаем, когда снова увидим его!
— Ну-ну, не плачьте, пожалуйста. Не надо плакать.
— Я не плачу. Я просто немножко расстроилась. Вы хотите поговорить с мамой? Она дома… но она лежит.
Лазарус торопливо думал. Конечно, ему хотелось поговорить с Морин. Но… нет, пожалуй, не следует, это излишне.
— Пожалуйста, не тревожьте ее. А вы не можете сказать, когда вернется дедушка?
(Может ли он ждать? Ах ты, черт!)
— Что вы, дедушка еще вчера вернулся.
— А нельзя ли поговорить с ним, мисс Нэнси?
— Его тоже нет дома. Он ушел в город несколько часов назад. Наверное, в шахматный клуб. Вы не хотите что-нибудь передать ему?
— Нет. Просто скажите, что я звонил. Перезвоню попозже. И еще, мисс Нэнси, — не волнуйтесь.
— Как же мне не волноваться?
— Я умею угадывать будущее. Никому не рассказывайте, но поверьте мне. Старая цыганка заметила мои способности и всему меня научила. Ваш отец вернется. В этой войне он даже не будет ранен. Я знаю.
— Ах, не знаю, можно ли верить вашим словам… Однако, пожалуй, мне стало чуточку легче.
— Запомните, так и будет.
Лазарус вежливо распрощался и повесил трубку.
Шахматный клуб… Конечно же, сегодня дедуся не будет ошиваться в игорном доме. Но поскольку заведение располагается неподалеку, можно зайти, посмотреть, а потом вернуться и дождаться деда у подъезда.
Дедуся сидел за шахматным столиком, но даже не пытался изобразить, что обдумывает шахматную задачу. Он был чем-то недоволен.
— Добрый вечер, мистер Джонсон. Дедуся поднял голову.
— А чего в нем доброго? Садись, Тед.
— Благодарю вас, сэр. — Лазарус опустился в кресло. — Ничего доброго, вы сказали?
— Что? — Старик посмотрел на него так, словно только что увидел. — Тед, как по-твоему, я в хорошей физической форме?
— Безусловно.
— Я способен взять ружье на плечо и прошагать в день двадцать миль.
— По-моему, да. (Не сомневаюсь в этом, дедуся.)
— То же самое я сказал умнику на призывном пункте. А он ответил, что я, с его точки зрения, слишком стар! — Казалось, Айра Джонсон готов был заплакать. — Я спросил его, с каких это пор сорок пять лет уже старость. А он велел мне убираться и не задерживать очередь. Я сказал, что один могу вздуть его и еще трех мужиков. И тогда меня выставили. Тед, меня выставили! — И дедуся закрыл свое лицо ладонями. Потом опустил руки и пробормотал: — А я носил армейскую синюю форму еще до того, как этот наглый выскочка научился ходить на горшок.
— Мне очень жаль, сэр.
— Я сам виноват: взял с собой свидетельство об увольнении… и забыл, что в нем проставлена дата моего рождения. Как по-твоему, Тед, если я выкрашу волосы и поеду в Сент-Луис или Джоплин, меня возьмут? Как ты считаешь?
— Вероятно. (Я знаю, что у тебя ничего не получилось, дедуся. Однако, по-моему, ты ухитрился попасть во внутренние войска. Но я не могу сказать тебе этого.)
— Я так и сделаю! Но увольнительную оставлю дома.
— Значит, я могу отвезти вас домой? Моя жестянка стоит у клуба.
— Да, думаю, я вернусь домой… на какое-то время.
— А не заглянуть ли нам в «Пасео» и не пропустить по рюмочке?
— Неплохая идея. А это тебя не разорит?
— Вовсе нет.
Лазарус вел машину и помалкивал. Заметив, что старик успокоился, он развернулся, проехал немного на восток от 31-й Улицы и остановился.
— Мистер Джонсон, можно я скажу вам кое-что?
— Что? Говори.
— Если вас не возьмут, даже с выкрашенными волосами, советую вам не слишком расстраиваться. Потому что вся эта война — ужасная ошибка.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что сказал. — (Что я могу ему сказать? Чему он поверит? Я не могу совсем ничего не говорить — это же дедуся, научивший меня стрельбе и еще тысяче разных вещей. Но чему он поверит?) — Эта война никому не принесет пользы; после нее станет еще хуже.
Дедуся посмотрел на него, сдвинув клочковатые брови.
— Тед, ты что, симпатизируешь Германии?
— Нет.
— Может, ты пацифист? А что — может быть, ведь ты никогда не говорил о войне.
— Нет, я не пацифист. И не симпатизирую Германии. Но если мы выиграем эту войну…