Вскоре я поняла, что мое призвание на самом деле не является призванием. А вот чего я не знала, так это как мне от него отделаться. Поэтому никуда и не ушла. Просто в тридцать лет я узнала, как невообразимо горька моя ошибка; моя сексуальность окончательно созрела к тому времени. Я хочу сказать, что ожесточилась, святой Алек, и с каждым днем делалась все хуже.
Самым худшим в моем положении оказалось не то, что я поддалась соблазну, а то, что у меня не было такой возможности. Будь она — я бы за нее тут же ухватилась. Как бы не так! Мой духовник, может быть, и взглянул бы на меня с похотью, если бы я была мальчишкой из его хора, а так — он иногда просто храпел, когда я ему исповедовалась. И не удивительно: мои грехи были скучны даже мне самой.
— А какие же у тебя были грехи?
— Плотские мечты, о большинстве которых я умалчивала на исповеди. А так как они не были отпущены, то прямиком шли в компьютер святого Петра. Богохульный блуд и адюльтер.
— Как?! Ну, Пат, у тебя и воображение!
— Ничего особенного, просто немного грубоватое. Ты ведь не знаешь, в каких тисках проводит свою жизнь монахиня. Она невеста Христова — это ее контракт. Так что даже мысль о радостях секса превращает ее в неверную жену самого что ни на есть низкого пошиба.
— Будь оно проклято! Пат, недавно на небесах я познакомился с двумя монахинями. Мне они показались вполне жизнерадостными тетками, особенно одна. И все же они попали на небеса.
— Никакого противоречия тут нет. Большинство монахинь исповедуются в грехах регулярно, и они им отпускаются. Затем, как правило, они умирают среди своих сестер, где к их услугам всегда есть духовник или капеллан. Так что им обеспечен обряд отпущения грехов, все грехи прощены, и они отправляются прямо на небеса, чистенькие, как мыло «Айвори».
А со мной было совсем иначе, — усмехнулась она, — меня за мои грехи наказали, и теперь я наслаждаюсь каждой минутой этого жестокого наказания. Я умерла девственницей в 1918 году во время пандемии гриппа. Умирали тогда массами, и очень быстро, так что, видимо, не оказалось священника, который успел бы прийти и указать мне путь на небеса. Так я и попала сюда. После первой тысячи лет обучения…
— Подожди-ка! Ты умерла в 1918 году?
— Великая эпидемия «испанки». Родилась в 1878 году, умерла же в 1918 в сорок лет. Ты, может быть, хочешь видеть меня сорокалетней? А то я могу!
— Нет, ты сейчас выглядишь отлично. Ты прекрасна.
— А то кто тебя знает. Некоторым мужчинам… тут, знаешь ли, множество таких… с эдиповым комплексом… но ни один из них не имел шансов получить это при жизни. Так вот, это один из моих самых простых методов доставлять удовольствие. Я просто тебя загипнотизирую, и ты сам сообщишь мне все необходимые данные. Затем я внешне и голосом становлюсь похожей на твою мамашу. Ну, и пахну точно так же, как она. Словом, все, все… за исключением того, что я доступна тебе в таких видах, в каких при жизни она была недоступна и другим. Я…
— Патти, моя мать мне совсем не нравилась.
— О! Неужели же это не сказалось на тебе в Судный день?
— Нет. Ведь такого в правилах нет. В Книге говорится, что ты должен чтить отца своего и мать свою. И ни единого слова о том, что ты обязан их любить. Я чтил их, как положено по протоколу. На моем столе всегда стоял ее портрет. Еженедельно писал ей письма. Звонил по телефону в день рождения. Навещал, когда позволяли мои служебные обязанности. Слушал ее вечные причитания и отвратительные сплетни о ее друзьях женского пола. Никогда ей не противоречил. Оплачивал больничные счета. Проводил до могилы. Но не плакал. Она меня не любила, и я ее не любил. Так что забудь о моей матери. Пат, я задал тебе вопрос, а ты сменила тему разговора.
— Извини, милый. Посмотри-ка лучше, что я нашла!
— И не пытайся снова уклониться от разговора. Просто подержи его в теплом кулачке, пока будешь отвечать на мой вопрос. Ты говорила о своем тысячелетнем ученичестве.
— И что же?
— Но ты же сказала, что умерла в 1918 году. Архангельская труба прозвучала в 1994-м — это я знаю. Был там. Это случилось всего лишь спустя семьдесят шесть лет после твоей смерти. Мне кажется, что труба прозвучала всего несколько дней назад, ну может, месяц, не больше. Однако я уже столкнулся кое с чем, случившимся, видимо, семь лет спустя после Судного дня. Но все же не девятьсот или почти тысяча! Я не дух, я живой во плоти. И я не Мафусаил. (Черт возьми, неужели мы с Маргретой расстались тысячу лет назад? Это же несправедливо!)
— Ох! Алек, в вечности «тысяча лет» — не какое-то конкретно определенное время. Просто эти слова означают «долго». В данном случае достаточно долго, чтобы сказать, обладаю ли я талантом и способностью к данной профессии. Так много времени потребовалось потому, что, хотя я и закоренела во грехе, и осталась такой, и почти каждый клиент возбуждает меня так, что я могу потолок пробить, в чем у тебя была возможность убедиться, но сюда я прибыла, ничего не зная о сексе. Абсолютно ничего. Однако я училась, и в конце концов сама Мария Магдалина поставила мне высшие оценки и рекомендовала меня на постоянную работу.