Погони не было слышно.
Торби не раз приходилось спасаться бегством, и он не боялся преследования. Побег состоит из двух действий: собственно отрыв от погони и отход, дабы обезопасить себя от случайностей. Первую задачу он выполнил, и теперь оставалось лишь покинуть район так, чтобы его не засекли, — медленным шагом, без подозрительных движений. Путая следы, он удалился от центра города, повернул налево на поперечную улицу, затем еще раз налево, в переулок, и теперь находился где-то позади закусочной; такую тактику он выбрал чисто подсознательно. Погоня будет двигаться от центра, и в любом случае его не станут искать возле закусочной. Торби прикинул, что через пять-десять минут буфетчик вернется за стойку, а стража — к воротам: они не могли оставлять свои посты без присмотра. В общем, Торби мог спокойно пройти по переулку и отправиться домой.
Он осмотрелся. Вокруг раскинулись пустыри. Земля на продажу, еще не застроенная фабриками, лавчонками, конторами мелких дельцов, лачугами и прогорающими мастерскими. Торби увидел, что стоит на задах маленькой ручной прачечной. Здесь торчали шесты, висели веревки, валялись деревянные корыта. Из трубы в пристройке валил пар. Торби сообразил, что закусочная через два дома отсюда. Он вспомнил выведенную от руки вывеску: «Домашняя прачечная «Маджестик». Самые низкие цены».
Можно было обойти здание и… но сперва лучше проверить. Торби распластался на земле и осторожно выглянул из-за угла, предварительно осмотрев переулок у себя за спиной.
О черт! По переулку шли двое патрульных. И дал же он маху! Они не прекратили погоню, а объявили общую тревогу. Озираясь, Торби подался назад. Куда деваться? В прачечную? Нет. В сарай во дворе? Преследователи заглянут и туда. Остается только бежать… чтобы угодить в лапы другого патруля. Торби знал, что патрули могут оцепить район очень быстро. На площади он сумел бы проскользнуть сквозь самую густую цепь, но здешние места ему незнакомы.
Его взгляд упал на перевернутое корыто… и мгновение спустя Торби уже заползал под него. Здесь было очень тесно: колени пришлось поджать к подбородку, а в спину вонзились какие-то щепки. Он испугался, что набедренная повязка, возможно, торчит из-под корыта, но сделать уже ничего было нельзя: послышались чьи-то шаги. Они замерли рядом с корытом, и мальчик затаил дыхание. Кто-то влез на днище и стоял на нем.
— Эй, мать! — раздался мужской голос. — Давно ты здесь?
— Давно. Не задень шест, а то уронишь мне белье!
— Мальчишку видела?
— Какого мальчишку?
— Молодого, но высокого, как взрослый. С пушком на подбородке. В набедренной повязке, без сандалий.
— Кто-то, — раздался безразличный женский голос, — промчался тут, словно за ним черти гнались. Я не успела его разглядеть, веревку натягивала.
— Так это он и есть, наш мальчишка! Куда он делся?
— Прыгнул через забор и шмыгнул между теми домами.
— Спасибо, мать! Пошли, Джуби!
Торби ждал. Женщина продолжала возиться, стоя на корыте; дерево скрипело под ее ногами. Потом она слезла на землю и села на корыто. Легонько постучав, она тихо сказала:
— Сиди, где сидишь, — и мгновение спустя Торби услышал, как она уходит.
Торби ждал, пока не заныли кости. Но он решил сидеть до темноты. Конечно, был риск попасться ночному патрулю, который останавливает всех, кроме знати и своих же коллег-патрульных, но выбраться отсюда засветло было и вовсе невозможно. Торби не мог понять, с какой стати ради него объявили общую тревогу, но выяснять это ему совсем не хотелось. Время от времени он слышал, как кто-то — может быть, та женщина? — ходит по двору.
Наконец, примерно через час, он услышал скрип несмазанных колес. Кто-то постучал по корыту.
— Когда я подниму корыто, сразу же прыгай в тележку. Она прямо перед тобой.
Торби не ответил. Дневной свет резанул глаза, он заметил маленькую тележку и в следующее мгновение уже сидел в ней, сжавшись в комочек. На него навалили груду белья. Но прежде чем белье закрыло ему обзор, он увидел, что корыто со всех сторон обвешано веревками, на которых висели простыни, скрывая его от постороннего взгляда.
Чьи-то руки разложили вокруг Торби тюки, и он услышал голос:
— Сиди тихо и жди команды.
— Хорошо, и миллион благодарностей! Когда-нибудь я отплачу вам за вашу доброту.
— Забудь об этом, — женщина тяжело вздохнула. — У меня когда-то был муж. Теперь он на рудниках. Меня не интересует, что ты там натворил. Но патрулю я никого не сдам.
— Ой, я очень сожалею…
— Умолкни!
Маленькая тележка затряслась, подскакивая на ухабах, и вдруг Торби почувствовал, что под колесами — ровное покрытие. Тележка вдруг остановилась; женщина стала перекладывать узлы, отошла куда-то на несколько минут, затем вернулась и взвалила на тачку тюки с грязным бельем. Только профессиональное смирение нищего помогло Торби выдержать все это.
Прошло немало времени, прежде чем повозка опять запрыгала на ухабах. Она остановилась, и женщина вполголоса произнесла:
— По моему сигналу ты выпрыгиваешь направо и уходишь. Поторопись.
— Понял. И еще раз спасибо!
— Молчи! — Тачка прокатилась еще немного, замедляя ход, и женщина скомандовала: — Давай!
Торби мгновенно отбросил узлы с бельем, выпрыгнул и приземлился на ноги. Прямо перед ним виднелся проход между двумя зданиями, ведущий на улицу. Торби рванул по нему, не забывая оглядываться через плечо.
Тачка скрылась за углом. Мальчик так и не увидел лица ее хозяйки.
Два часа спустя он оказался в знакомом районе. Опустившись на землю рядом с Баслимом, сказал:
— Плохи дела.
— Почему?
— Ищейки. Их там было целое полчище.
— Подайте, благородный господин!.. Ты проглотил записку?.. Подайте во имя ваших родителей!
— Конечно!
— Держи миску! — Баслим сам стал на руки и одно колено и пополз прочь.
— Пап! Давай я тебе помогу.
— Оставайся на месте.
Торби остался, обиженный тем, что отец не захотел выслушать его рассказ. После наступления темноты он поспешил домой. Баслим сидел на кухне среди вороха барахла и нажимал кнопки диктофона и проектора одновременно. Торби взглянул на проецируемую страницу и отметил, что текст написан на непонятном ему языке, а в каждом слове — семь букв, не больше и не меньше.
— Привет, пап! Сделать ужин?
— Тут негде… и некогда. Поешь хлеба. Что произошло сегодня?
Уминая хлеб, Торби рассказал ему о своих приключениях. Баслим только кивнул.
— Ложись. Придется опять гипнотизировать тебя. У нас впереди длинная ночь.
Материал, который диктовал Баслим, состоял из цифр и бесчисленных трехсложных слов, в которых мальчик не видел смысла. Легкий транс принес приятную сонливость, и слышать голос Баслима, доносящийся из диктофона, было тоже приятно.
Во время очередного перерыва, когда Баслим приказал ему проснуться, Торби спросил:
— Пап, для кого все эти послания?
— Если у тебя будет возможность передать их, ты узнаешь, не сомневайся. А возникнут сложности — попроси погрузить тебя в легкий транс, и все вспомнится.
— Кого попросить?
— Его. Неважно. А теперь засыпай. Ты спишь, — старик щелкнул пальцами.
Диктофон продолжал бормотать. У полусонного мальчика появилось ощущение, что Баслим куда-то уходил и только что вернулся. Протез его был пристегнут, что весьма удивило Торби: отец надевал его только дома.
Затем до него донесся запах дыма, и он рассеянно подумал, что на кухне что-то горит и надо пойти проверить. Но он был не в силах даже шевельнуться, и бессмысленные слова продолжали вливаться ему в уши.
Потом он вдруг осознал, что рассказывает Баслиму заученное.
— Я все правильно запомнил?