Вендетта Редпола напугала экспатриантов равно так же, как и веганцев. Последние не могли взять в толк, что потомки тех, кто выжил после Трех Дней, не будут с готовностью уступать свои лучшие прибрежные районы под веганские курорты и отдавать своих сынов и дочерей для работы на иноземцев; так же как не будут водить веганцев на экскурсии по руинам своих городов, показывая для развлечения гостей достопримечательности. Вот почему наша Контора для большей части ее служащих является как бы отделом службы иностранных дел.
С призывом вернуться мы обращались к тем потомкам, чьи колонии были на Марсе и Титане, однако никто не вернулся. Они выросли там в тиши и спокойствии, далекие от проблем нашей культуры, которую мы считали отправной точкой возрождения. Они перестали быть землянами. Они бросили нас.
Однако «де юре» их интересы представляло правительство Земли, законно выбранное отсутствующим большинством, — а может, также и «де факто», если бы до того дошло. Пожалуй что так. Я надеялся, что до этого никогда не дойдет.
Более чем полвека имел место пат. Никаких новых веганских курортов, никаких новых выступлений Редпола. Так же как и никакого Возвращенства. Но скоро последует новый виток. Это носится в воздухе — если Миштиго действительно инспектирует.
Так вот, я вернулся в Афины в мрачный день во время холодного моросящего дождя, когда город растрясло и переиначило последними подвижками земной коры, и голова моя была в вопросах, а тело в ранах, но я был бодр. Национальный Музей по-прежнему стоял между Тоссизой и Василеос Ираклиу, Акрополь был разрушен еще больше, чем я помнил, и гостиница «Садовый Алтарь» — в прошлом старый королевский дворец — там, на северо-западной стороне Национальных Садов, наискосок от площади Синтагма, — гостиница эта пострадала от землетрясения, но осталась на своем месте и действовала, несмотря ни на что.
Мы вошли и зарегистрировались.
Как Комиссару по Искусствам, Памятникам и Архивам, мне было оказано особое внимание: я получил номер № 19.
Он оказался не таким, каким я его оставил. Теперь здесь было чисто и опрятно. Маленькая металлическая табличка на двери гласила: «В этом номере был штаб Константина Карагиозиса в период основания Редпола и Восстания Возвращенцев». На спинке кровати красовалась надпись: «На этой кровати спал Константин Карагиозис». В длинной узкой передней комнате на дальней стене я заприметил еще одну табличку. Там было сказано: «Это пятно на стене осталось от бутылки с напитком, которую Константин Карагиозис швырнул во время празднования бомбардировки Мадагаскара».
Хотите — верьте, хотите — нет.
«Константин Карагиозис сидел на этом стуле», — настаивала следующая табличка.
В ванную же комнату я и вовсе боялся заглядывать.
Поздно ночью, когда я шагал по усыпанным камнями мостовым моего почти пустынного города, старые воспоминания и сегодняшние мысли текли во мне вместе, как две реки. Все остальные члены нашей группы похрапывали в гостинице, а я вышел из «Алтаря», спустился по широкой лестнице, задержался, чтобы прочесть одну из надписей, взятую из надгробных речей Перикла: «Вся Земля — это могила великих людей», — там, сбоку, на Мемориале Неизвестному солдату, оглядел мощные мускулистые конечности этого древнего воина, распростертого вместе со всем его оружием на смертном ложе, а также весь мраморный барельеф, — в памятнике было какое-то живое тепло, может, благодаря афинской ночи, — и пошел дальше вверх по Леофорос Амалиас.
Обед был что надо: узо, жюветси, коккинели, яурти, метакса, много черного кофе, и Фил спорил с Джорджем об эволюции.
— Разве ты не видишь, что здесь, в последние дни жизни этой планеты, сходятся в одной точке миф и сама жизнь?
— Что ты хочешь сказать? — спрашивал Джордж, до блеска подчищая тарелку с наранцей и поправляя на носу очки.
— Я хочу сказать, что человечество вырастало из тьмы, в которую было погружено, со всеми теми легендами и мифами и воспоминаниями о сказочных существах. Сейчас мы возвращаемся в ту же самую тьму. Сила жизни слабеет, становится неустойчивой, и наблюдается реверсия к тем первичным формам, которые по сю пору существовали лишь как смутные воспоминания разных народов…
— Чепуха, Фил. «Сила жизни»? Какой век ты считаешь своим собственным? Ты говоришь так, будто все живое представляло собой единую чувствующую реальность.
— Но это так.
— Докажи, пожалуйста.
— В твоем музее есть скелеты трех сатиров и фотографии одного благополучно здравствующего. Они живут среди холмов этой страны. Здесь также наблюдали и кентавров, а кроме того, имеются цветы-вампиры и лошади с рудиментами крыльев. В каждом море водятся морские змеи. Наши небеса прочесывают завезенные летуче-паучьи мыши. Известны клятвенные заверения лиц, видевших Черное Чудовище Фессалии, пожирателя людей, костей и тому подобного; живы и все прочие легенды. Джордж вздохнул.
— Все пока тобою сказанное доказывает не что иное, как то, что, когда жизнь во взвешенном состоянии, возникает возможность для появления любой ее формы, если в наличии сопутствующие факторы и благоприятная обстановка на достаточно продолжительный период времени. Все существа земного происхождения, которых ты тут называл, являются мутантами, появившимися возле Горючих Точек по всему земному шару. Одно такое место находится в холмах Фессалии. Если даже Черное Чудище сейчас вломилось бы в дверь с сатиром на хребте, это все равно не поколебало бы мое мнение, как не доказало бы и твое.
В тот момент я глянул на дверь, но в ожидании не Черного Чудища, а, скажем, какого-нибудь неприметного старика, что мог робко остановиться за ней, споткнуться у порога и пойти прочь, или официанта, тайком несущего Диане выпивку и сунувшего счет внутрь сложенной салфетки. Однако никто не появился.
Я прошел Леофорос Амалиас, миновал Арку Адриана, оставил позади Олимпейон, так еще и не зная ответа. Диана связалась с Редполом, но они до сих пор хранили молчание. Через тридцать шесть часов мы Должны были улететь из Афин в Ламию, затем двинуть дальше пешком сквозь районы, поросшие странными новыми деревьями с бледной длинной листвой, пронизанной красными жилами, со свисающими ползучими растениями и всем тем, что ветвится там, наверху, — сквозь все эти цветущие места, где возле корней произрастает strige-fleur, а затем — через омытые солнцем долины вверх по извилистым козьим тропам, через высокие каменные гряды и вниз, через глубокие ущелья, минуя разрушенные монастыри. Совершенно безумная затея, но Миштиго захотел, чтобы все было именно так, и не иначе. Он полагал, что, коль скоро я родился в этих местах, ему ничто не угрожает. Я пытался рассказать ему о диких тварях, о каннибалах куретах — племени, которое там бродило. Но он жаждал быть Павсанием и увидеть все собственными глазами. Что же, о'кей, решил я, раз Редпол его не сцапал, то это сделает здешняя фауна.
На всякий случай я зашел в ближайшее почтовое отделение Земного правительства, заполучил разрешение на дуэль и заплатил налог за свою смерть. Мне как Комиссару и прочее, решил я, следует предусмотреть все варианты.
Если Хасану нужно убивать, я убью его законно.
Я услышал игру бузуки — мелодия звучала из маленького кафе по другую сторону улицы. Отчасти потому, что мне этого хотелось, а отчасти потому, что чувствовал за собой слежку, я пересек улицу и вошел внутрь. Я двинулся к маленькому столику, за которым можно было сесть спиной к стене и лицом к двери, заказал кофе по-турецки, пачку сигарет и стал слушать песни, в которых говорилось о смерти, разлуке, несчастье и вечном вероломстве мужчин и женщин.
Внутри было еще теснее, чем казалось снаружи, — низкий потолок, грязный пол, полутьма. Певицей была толстая, сильно накрашенная приземистая женщина в желтом платье. Звенели рюмки, в тусклом свете медленно и ровно опадала пыль, под ногами — влажный слой опилок. В помещении было примерно с дюжину посетителей: три девицы с сонными глазами пили у стойки бара, тут же сидел мужчина в грязной феске, еще один похрапывал, уронив голову на вытянутые перед собой руки, за столиком напротив меня по диагонали сидели четверо — они смеялись; остальные сидели поодиночке, слушали музыку, ни на что особенно не глядя, ждали, а может, и не ждали, то ли чего-то, то ли кого-то.