— Я к вашим услугам, — Амнет низко поклонился, отведя глаза в сторону.
— Ну так-то лучше, подчинение более приличествует рыцарю. Но образ твоих мыслей создает мне трудности — я хотел отправить тебя послом к Роджеру, Великому магистру госпитальеров. Ты мог бы убедить его отказаться от своего решения и присоединиться к королю Ги.
Но ты разделяешь его мнение, и тебе будет трудно выполнить такое поручение. Я даже не знаю, сможешь ли ты. Может быть, кто-нибудь другой…
— Господин! — запротестовал Амнет. — Вы знаете, что мой ум и мой язык в вашем распоряжении. Если вы пошлете меня к Роджеру, я буду представлять ваше мнение со всем моим старанием и умением.
— Ты так думаешь?
— Как рыцарь креста и христианин, я буду просить Роджера помочь принцу Антиохии.
— И королю, Томас, — поправил Великий магистр.
— Тогда — и всем нам.
— И как вы собираетесь сделать это, господин? Лео, сидя на старой кляче, тщетно старался заставить ее двигаться быстрее, вонзая в ее бока шпоры. Кобыла прижимала уши, на несколько шагов пускалась легким галопом, а затем снова переходила на спокойный шаг. Лео трясся в седле и был обречен плестись позади своего хозяина всю дорогу до Яффы.
— Я приведу доводы, которые подскажет мне мой разум и вдохновение от Господа.
— Но госпитальеры могут отказаться.
— Ну, тогда моя миссия провалится, и я поеду назад в Иерусалим.
— Съездив попусту.
— Нет, съездив по приказу моего сеньора.
— Попусту.
— Нет, не… Ну, пусть будет по-твоему, попусту. Но ты должен выучить, Лео, и чем скорее, тем лучше, что, если ты стремишься к военной жизни — приказ твоего начальника важнее, чем твое собственное мнение или твои склонности. Солдат должен подчиняться без вопросов, именно так можно выиграть войну. Если твой военачальник командует «налево», ты не разглядываешь, что же там находится, и лишь потом решаешь, поворачиваться тебе туда или нет. Ты поворачиваешь свою лошадь и имеешь дело с последствиями. Что будет, если каждый рыцарь станет выбирать для себя собственную битву и драться лишь тогда, когда сочтет нужным? Для тамплиера не выполнить приказ своего магистра — то же самое, что сельскому священнику усомниться в приказах папы Римского.
— Говорят, что Роджер больше не Великий магистр госпитальеров, так как бросил ключ Ордена в лицо королю.
— Излагай факты правильно, парень. Он бросил свой ключ в окно. И никто не видел, куда он упал. Поэтому никто не может сказать, что он не подобрал его потом. Он магистр до тех пор, пока рыцари-госпитальеры не откажутся подчиняться ему или пока папа не сместит его. Но на это Его Святейшество никогда не пойдет.
— Почему? Что, Роджер столь хороший магистр?
— Потому что Рим слишком далеко. Папа Урбан умирает. Его преемник, которым, я полагаю, будет Григорий, не дотянет до конца года. И все последователи будут слишком заняты укреплением папства, чтобы обращать свое внимание на то, что делается за морем. Так что мы будем предоставлены самим себе.
— Папа умирает! И вы знаете, кто будет его преемником… У вас много друзей среди кардиналов?
— Ни одного.
— Так откуда вы знаете, что Григорий будет папой? — Если бы ты так же внимательно вглядывался в будущее, как я за последнее время, то обнаружил бы, что знаешь нечто, о чем раньше не мог и подумать. Я мог бы назвать тебе по порядку имена пап вплоть до года моей смерти. Девять столетий принесут нам много пап.
— Бог мой! Вы провидец, господин.
— Не провидец, Лео, но… Что это? — Вдалеке, где дорога сливалась с горизонтом между двумя холмами, появилась белая точка, поднимавшая широкое облако пыли.
— Всадник, господин.
Точка быстро превратилась во всадника, одетого, как бедуин. Он двигался легкой рысью, направляясь прямо к ним. Амнет и его спутник натянули поводья и остановились.
— Слишком много пыли для одного всадника, — заметил Амнет.
Как только всадник их заметил, он увеличил скорость, перейдя на галоп. Утрамбованная и засохшая грязь дороги была хорошим проводником звуков: они частили и перекрывались, сообщая о том, что лошадь не одна.
Амнет инстинктивно оглянулся назад, но дорога позади них была пуста.
Не доезжая двухсот ярдов, на расстоянии полета стрелы, всадник свернул влево, и из облака пыли вынырнул второй, затем третий, четвертый, пятый. Все они съезжали в сторону и резко осаживали лошадей, так что Амнет и его спутник оказались окруженными.
Резким криком один из них приказал всадникам остановиться.
— Что им нужно, господин Томас?
— Не знаю, но думаю, что нам придется поехать с ними.
Для воина, стратега и человека быстрого действия требования придворной жизни были утомительны. Вереница трезвых лиц, избитые восхваления, беспокойные руки и жадные глаза — все это изматывало душу и удлиняло день. Этим утром он вершил суд, выслушивая жалобы одних бедуинов на других по поводу потерянной овцы или прав на колодец. Угол, под которым падал солнечный луч через отверстие в шатре, говорил, что после полуденной молитвы прошло не менее часа. Саладин испустил такой вздох, что его мог услышать Мустафа, в ожидании стоявший за ним.
Следующими просителями были несколько бедуинов, которые приволокли пару оборванных путешественников. Один из них, по виду полукровка, упал на колени перед подушками, на которых сидел Саладин. Второй был европейцем и, по-видимому, франком. Он остался стоять, глядя на султана сверху вниз, — до тех пор, пока один из бедуинов не пнул его под коленку. Человек повалился на все четыре конечности, но не оторвал взгляд от султана.
Одежда обоих была пыльной и носила следы долгого пути. Туника франка, видимо, когда-то была белой. Менее грязное пятно слева на груди было похоже на крест. И все же это могло ровным счетом ничего не значить.
— Что за жалоба? — спросил Саладин, придав своему голосу строгость.
— О мой господин, эти люди были найдены на дороге в Яффу.
— И?..
— За эту дорогу отвечает Харис эль-Мерма. Все проезжающие по ней должны получить наше разрешение и заплатить пошлину. Они не заплатили.
— Вы не смогли получить с них плату?
— О мой господин, у них ничего не было.
— Совсем ничего?
— Не было денег, а оружие бедное. У одного было вот это… — И мужчина вытащил старый кошелек палевой кожи из-под своей одежды.
— Дай-ка его сюда, — приказал Саладин.
Бедуин передал кошелек. Внутри его был твердый кусок, похожий на камень. Султан развязал кожаные ремешки и достал содержимое. Это был кусок дымчатого кварца, гладкий, как окатанная водой галька. Он был тяжелый и теплый, вероятно, сохранил тепло тела бедуина. Саладин рассматривал его в солнечных лучах, которые проникали через крышу шатра.
Коленопреклоненный франк судорожно вздохнул и задержал воздух. Свет входил в кристалл и таял там, не проходя через него и не преломляясь на гранях. Что-то темное находилось в центре кварца — пятно, которое лишало его той ценности, которую мог иметь такой большой кристалл.
Саладин опустил его в кошелек и передал бедуину.
— Отдай ему этот камень. Он не стоит денег.
— Слово моего господина — закон.
— Я заплачу пошлину за этих двоих.
— Благодарю тебя, мой…
Саладин прервал его и повернулся к франку:
— Вы христиане?
— Я — христианин. — Арабский, на котором говорил человек, был таким же нечистым, как камень, но удивительно было слышать родной язык в устах европейца.
— А этот полукровка твой слуга?
— Мой подмастерье, господин. И мой друг. Саладин пожал плечами. Кого заботит, кому предан этот неверный?
— Что за дело у вас в Яффе?
— Меня послал мой хозяин, чтобы выяснить спрос на лошадей… лошадиное мясо.
— Ты не похож на купца. Возможно, ты воин, судя по одежде, однако у тебя не тупой взгляд. Ты был воином?
— Меня учили воинскому искусству, но я не слишком преуспел в нем.