— Пусть будет сто. Я уверен, никто из них больше не весит.
— Отлично, — сказал служащий. Он придвинул листок бумаги, сделал какие-то вычисления. — Давайте проверим, правильно ли я понял. Вам нужно семь дальнобойных талисманов, чтобы каждый мог перенести человека весом до ста килограмм — включая и ручную кладь — между двумя точками в двух разных понятийных мирах. Я бы сказал, это сорок пятый калибр. Какой марки талисманы вы хотите?
— А что, они бывают разных марок? — спросил Аззи.
— Уж поверьте мне, — сказал служащий. — Балбеска-2 — отличная марка. Мечта Идиота-24 — тоже.
— Дайте любые.
— Э, нет, вы должны выбрать сами. Я, что ли, все за вас буду делать?
— Тогда пусть будет Мечта Идиота.
— Мечты Идиота кончились. На следующей неделе должны подвезти.
— Тогда возьму Балбеску.
— Отлично. Заполните здесь и здесь. Тут подпишитесь. Здесь поставьте свои инициалы — инициалы означают, что это ваша инициатива. Отлично. Получите.
Служащий вручил Аззи белый пакетик. Аззи открыл его и проверил содержимое.
— Похожи на серебряные ключики, — сказал он.
— Потому что это Балбески. Мечты Идиота выглядят иначе.
— Но работают-то эти не хуже?
— Некоторые говорят, что лучше.
— Спасибо! — вскричал Аззи. Ему предстоял утомительный путь к Центральному вокзалу и дальше на Землю. Однако он ликовал. У него есть все, что нужно. Легенда. История. Подсвечники. Талисманы. Теперь предстоит найти людей. И это, надо думать, будет весьма занятно.
Часть пятая
Глава 1
Ясным июньским утром на сельской дороге к югу от Парижа зазвенела сбруя, застучали копыта — из-за рощи величественных каштанов показалась запряженная четверкой коней карета. Кроме цокота подков и скрипа качающейся кареты слышался только стрекот кузнечиков да залихватский крик возницы: «Пошли, родимые!»
Карета была большая, желтая с красным, на козлах рядом с кучером помещались два лакея. Футах в пятидесяти позади ехала другая такая же карета, а за ней — несколько человек верхом. Десяток мулов замыкали процессию.
В карете сидели шестеро, из них двое — дети: хорошенький мальчик лет девяти — десяти и его сестра, взрослая четырнадцатилетняя барышня с тугими рыжими кудряшками и дерзким выражением красивого личика. Остальные были взрослые; они сидели, тесно прижатые друг к другу, но старались не показывать виду, что им неудобно.
Карету сильно затрясло. Подскачи к ней кто-нибудь из едущих сзади всадников, он бы увидел, что правое переднее колесо выписывает странные петли. Кучер заметил перемену и остановил коней за мгновение до того, как колесо отлетело и карета завалилась на ось.
Передовой всадник, дородный краснолицый мужчина, натянул поводья возле окошка кареты.
— Эй! Все целы?
— У нас все отлично, сэр, — отвечал мальчик. Всадник нагнулся и заглянул в карету. Кивнул взрослым пассажирам, остановился взглядом на Киске.
— Я — сэр Оливер Деннинг из Тьюксбери, — представился он.
— Я — мисс Карлайл, — сказала юная леди, — а это мой брат Квентин. Вы тоже на богомолье, сэр?
— Да, — отвечал мужчина. — Если вы все вылезете из кареты, я велю слуге Уоту осмотреть колесо. — Он указал подбородком на Уота, маленького чернявого валлийца.
— Будем очень признательны, сэр, — промолвила Киска.
— Не стоит благодарностей, — отмахнулся сэр Оливер. — Пока Уот прилаживает колесо, можно устроить маленький пикник. — Осталось непонятным, распространяется ли приглашение на остальных пассажиров.
Сэр Оливер приметил Киску еще до поломки — возможно, когда она поправляла косынку. Пышные рыжие кудри и капризное личико сразили его наповал, Мужчины, даже бывалые вояки, шалели при виде Киски.
Они нашли солнечную лужайку неподалеку от кареты, сэр Оливер расстелил походное одеяло, от которого приятно попахивало лошадью. Он, видимо, привык к кочевой жизни, во всяком случае, в его седельной сумке нашлась провизия и даже кое-какая утварь.
— Тут и впрямь очень недурственно, — сказал сэр Оливер, когда все расселись. В руке он держал поджаристую куриную ножку. — Частенько едал я на воздухе в последней итальянской кампании, когда имел честь служить под началом прославленного сэра Джона Хоквуда.
— Много повидали сражений, сэр? — спросил Квентин больше из вежливости, уже решив про себя, что сэр Оливер служил не иначе как по провиантской части.
— Сражений? Порядочно, — отвечал сэр Оливер и стал расписывать сечу под Пизой таким тоном, словно все о ней наслышаны. Мимоходом упомянул он и о других вооруженных стычках под стенами и в стенах всех итальянских городов, именуя их не иначе как кровопролитными побоищами.
Квентин усомнился в правдивости рассказов, поскольку помнил слова отца: война в Италии состоит из воинственных прилюдных речей и тайных торгов, потом войска входят в город или осада снимается, в зависимости от достигнутого соглашения. Отец говорил еще, что французы, те воюют без дураков, но уж итальянцы и наемники точно создают видимость.
Сэр Оливер не упоминал французов, только Колонна, Борджиа, Медичи и других иностранцев. Он взахлеб живописал утренние сражения, когда малочисленные отряды тягаются на мечах и копьях с такими же отрядами противника, рассказывал о ночных дозорах в северной Италии, где еще удерживаются сарацины, о внезапных отчаянных сшибках под стенами города, где смерть подстерегает осаждающих в обличье кипящего масла или расплавленного свинца.
Сэр Оливер был маленький, коренастый, не первой молодости господин с лысиной и козлиной бородкой. В пылу разговора он для вящей убедительности вскидывал голову, отчего бороденка смешно тряслась. Собираясь ошеломить слушателей очередной кровавой подробностью, он многозначительно прочищал горло. Проказница Киска уже начала ему подражать, и Квентин с трудом сдерживал смех.
Наконец подошел Уот и объявил, что колесо прилажено. Сэр Оливер похвалил слугу и с мужественной скромностью принял общие изъявления благодарности. Он сказал, что, коль скоро они все едут на богомолье в Венецию, им еще встречаться и встречаться, явно подразумевая, что общество такого прославленного рыцаря всем придется по вкусу. Киска самым серьезным тоном заверила, что ему-де всегда рады, ведь колесо может отвалиться еще раз. Сэр Оливер принял сказанное за чистую монету, даже не задумавшись, почему на Киску, Квентина и нескольких дам одновременно напал приступ кашля.
Чуть позже паломники встретились с монахиней, которая должна была их сопровождать, но присоединилась только сейчас. Она подъехала на кобыле, позади слуга на муле вез ее сокола. Карета остановилась, пассажиры быстро посовещались и подвинулись, освобождая место.
Мать Иоанна была аббатисой Урсулинского монастыря под Гравелином, в Англии. Пассажиры тут же узнали, что ее фамилия Мортимер и что она состоит в близком родстве со шропширскими Мортимерами. У нее было скуластое, загорелое лицо, она повсюду таскала с собой сокола, на каждой остановке сдергивала с птицы клобучок и отправляла за дичью. Когда сокол возвращался с растерзанной полевкой, настоятельница хлопала в ладоши и приговаривала: «Отлично, мистрисс Свифтли» — так звали птицу.
Пронзительное сюсюканье доводило Квентина до исступления; всякий раз, как монахиня заводила беседу с соколом, мальчик крепился, чтобы не прыснуть со смеху. Наконец пассажиры уговорили аббатису, чтоб сокол ехал на карете вместе со слугой. Мать Иоанна приуныла, но тут же заметила замершего на опушке оленя. Она предложила остановиться для импровизированной охоты, однако у паломников не было собак, кроме чьего-то мопса, а тот явно не одолел бы и крысы.
Общество узнало, что мать Иоанна не просто Мортимер, но и старшая сестра той самой Констанции, что составила блестящую партию с маркизом Сен-Бо. Она сама, не желая связывать себя узами брака (или, как потом шепнула Квентину Киска, не найдя при всех своих поместьях и титулах никого, кто б на нее польстился), убедила отца поставить ее во главе монастыря. Она объявила, что очень довольна своей обителью под Гравелином, охотничьи угодья там выше всяких похвал, к тому ж и соседний лес в полном ее распоряжении. Сестры все сплошь из хороших фамилий, так что приятное общество за столом обеспечено.