— Он был хороший! — выкрикнула девушка в бешенстве, протягивая руки к своей кукле и ловя всякий раз только воздух. Ее кукла, ее!
— Нет, — сказал полуящер, — он не был хорошим человеком. Даже крысолов он был никудышный — то и дело ловчился продавать старых тощих крыс по цене молоденьких и жирненьких. А чем он занимался до того, как начал ловить крыс?
— Бомбы, — сказала Алиса.
— Он и правда был твоим отцом?
— Папочка.
— Ладно, если он и впрямь твой отец — мы притащим тебе его тело. Жди здесь.
Полуящер встал, швырнул куклу ей под ноги и быстро поковылял прочь.
Алиса осталась возле куклы. Слезы тихо струились из ее глаз. Он знал, что добром все не кончится. Он знал, что они сделают ему плохо. Может быть, из-за крыс. Из-за старых жилистых крыс… как вот этот сказал.
«Почему все вот так? — думала она. — Он дал мне куклу. Очень давно. А теперь он уже ничего не будет мне давать. Никогда… Что-то не так… Но почему? Люди бывают только какое-то время, а потом исчезают, даже если ты их очень любишь, и так всегда, и они никогда не возвращаются…»
Она опять крепко зажмурилась и молча сидела, скорбно раскачиваясь всем телом.
Когда Алиса вновь открыла глаза, по дороге к ней шел человек — обычный человек, не чешуйчатый. Это был ее папочка. Она радостно вскочила, но тут же поняла, что с ним что-то произошло, и невольно попятилась, пораженная тем, как он преобразился. Он больше не сутулился, держался прямо, его лицо источало доброту, глаза были непривычно теплые — от прежнего выражения злобной горечи ничего не осталось.
Папочка приближался к ней медленными шагами, опять-таки новой, особенной походкой, ступая церемонно, осторожно. Наконец он подошел почти вплотную, опустился на траву и жестом пригласил ее сесть рядом. Во всем его облике была уверенная умиротворенность, которой прежде и тени не замечалось. Казалось, он сбросил по меньшей мере половину лет, стал моложе не только телом, но и душой: тело стало более упругим, характер — смягчился. Таким он ей больше нравился; тот страх, что он прежде непрестанно внушал ей, теперь мало-помалу рассеивался, и она решилась протянуть руку и осторожно прикоснуться к его руке.
Ее пальцы прошли через рукав, не встретив сопротивления. И тогда ее вдруг осенило — даже ее не ахти какой сложный умишко пронзила мгновенная мысль, что он не более чем призрак, дух, и что дядя в чешуе был прав и ее папочка действительно умер. Его призрак остановился по пути в незнамо куда, чтобы побыть с ней, в последний раз отдохнуть на земле бок о бок с Алисой. Вот почему он так упорно молчит. Голос призраков нам не слышен.
— Ты слышишь меня, папа? — спросила она. Он ласково улыбнулся и кивнул.
И вдруг — нежданным накатом — пришла ясность понимания, незнакомая живость ума. Казалось, она теперь может думать, как любой обыкновенный человек. Это было словно… Она мучительно искала слова для обозначения этого чувства. Как будто из ее мозга внезапно вынули мембрану, которая препятствовала правильному течению мыслей; некие мысленные шлюзы открылись, и ей было дано понимать то, чего прежде она не понимала.
Алиса обвела окрестности ошарашенным взглядом — она впервые увидела мир во всей его правде и красоте, совершенно иной мир, преображенный тем, что она его — понимала. Пусть это понимание продлится считанные секунды, оно — было!
— Я люблю тебя, — прошептала девушка. Он опять улыбнулся.
— Я тебе еще увижу? Он кивнул.
— Но я должна… — Она запнулась, потому что это были трудные мысли. — Я должна сперва умереть, чтоб увидеть тебя снова?
Он опять кивнул, нежно улыбаясь.
— Тебе теперь лучше, правда?
Это было совершенно очевидно, это не требовало доказательств, ибо теперь все в нем дышало покоем.
— То, что ушло из тебя, было по-настоящему жутким, — сказала она. До сих пор — до того, как оно ушло из него, — она не понимала, насколько жутким оно было. — В тебе было столько зла. Оно ушло — и поэтому тебе так хорошо? Потому что все зло из тебя…
Ее папочка молча встал и пошел прочь по пыльной тропе — все той же церемонной размеренной походкой.
— Подожди! — вскрикнула Алиса тихо.
Но он не хотел или не мог остановиться. Он продолжал уходить от нее. Она смотрела на его спину, а он постепенно становился все меньше, меньше, меньше — пока не исчез совсем. Она наблюдала, как то, что осталось от него, прошло через большую — выше человеческого роста — кучу мусора, прошло сквозь, а не вокруг. К этому моменту он был уже почти неразличимым туманным очерком, который не потрудился обогнуть препятствие. Но и этот туманный очерк уменьшался, ужимался — стал высотой не более метра, потом начал угасать, пока не рассыпался на отдельные блестки света, подхваченные ветром и легкими спиралями тумана разнесенные в разные стороны.
С другой стороны к ней своей обычной неуклюжей походкой приближались полуящеры. Оба выглядели озадаченно-раздраженными.
— Тела нет, — сказал один полуящер, подойдя к Алисе. — Я имею в виду, тело твоего отца пропало!
— Да, — сказала Алиса. — Я знаю.
— Украли, наверное, — сказал другой полуящер. И добавил, как бы про себя: — Видать, кто-то уволок… и, возможно, сожрал.
Алиса коротко произнесла:
— Он восстал.
— Чего?
Оба полуящера огорошенно уставились на нее, потом принялись хохотать.
— Восстал из мертвых, ты хочешь сказать? Ты-то откуда знаешь, пацанка! Он что, притопал сюда своим ходом? Или прилетал?
— Да, он приходил, — ответила девушка. — И немного побыл со мной.
Один из полуящеров обернулся к своему товарищу и совсем другим, напряженным голосом промолвил:
— Чудо!
— Она просто слабоумная, — отозвался второй. — Мелет что попало, как и положено дурочкам. Глупый бред. Это был самый обычный покойник.
Но его товарищ с искренним любопытством спросил девушку:
— А скажи, пожалуйста, куда он ушел, твой папочка? В какую сторону? Быть может, мы сумеем его догнать? Может, он умеет предсказывать будущее и излечивать болезни!
— Он растворился в атмосфере, — сказала Алиса. Оба полуящера изумленно заморгали, а тот, что полюбопытнее, испуганно передернулся всем телом, зашуршав чешуей, и пробормотал:
— Никакая она не слабоумная. Ты слышал, как она это сказала? Слабоумный сроду так не сформулирует: «растворился в атмосфере»! Ты уверен, что это и есть та дурочка, о которой нам говорили?
Алиса, крепко прижимая куклу к груди, повернулась, чтобы уйти. Ветерок принес несколько блесток света, в которые превратился ее папочка, и теперь эти блестки порхали вокруг нее, ласковыми мазками касались ее, словно лучики луны, видимые в разгар дня, словно волшебная живая золотая пыль — рассеянная окрест, она медленно разносится по всему лику мира, распыляясь почти до молекул, но никогда не исчезая. По крайней мере для Алисы она не исчезнет никогда. Вот они, его частицы, его следы вокруг, в самом воздухе. Эти частицы парили и резвились в потоках воздуха и, казалось, рассказывали ей что-то. А может, они действительно что-то рассказывали…
И та мембрана, которая мешала ей мыслить правильно всю ее жизнь, — та проклятая мембрана больше не возвращалась. Мысли текли незамутненно, она думала отчетливо, последовательно, и ей было очевидно, что эта способность останется с ней навсегда.
«Мы разом миновали барьер, только в разных направлениях, — подумала она. — Отец и я, как бы поточнее выразиться… он ушел в темноту, за пределы видимого, я же вышла наконец к свету».
Вокруг раскинулся блистательный теплый день, и ей чудилось, что сам мир вокруг переменился к лучшему — безразлично к ее поумнению, сам по себе. «Что значат эти перемены к лучшему в окружающем пейзаже?» — спрашивала она себя. Несомненно, они больше не исчезнут, эти перемены. Но с уверенностью она судить не могла — ведь ничего подобного прежде не видела. Однако все, что она видела, удаляясь от озадаченных полуящеров, справа и слева от себя и до самого горизонта, говорило о невероятных переменах — и переменах благотворных. Возможно, это просто весна. Первая настоящая весна после войны. Тотальное загрязнение природы закончилось, наконец-то закончилось. И это место, и весь мир — очистился. И она понимала — почему.