Однако, покинув лабораторию, Питер успокоился. Все закончилось.
Этим вечером, когда Максин позвонила в дверь, Питер открыл ей.
— Ты был дома вчера ночью? — спросила она. — Я пыталась тебя разбудить, но ответа не было.
— Был, но я плохо себя чувствовал, — медленно кивнул Питер.
— Почему ты мне не сказал? Я боялась, что ты лежишь тут, не в состоянии что-либо сделать. Как ты сейчас?
— Лучше. Намного лучше.
— Ты все еще бледен. Питер, дорогой, почему бы тебе не сходить к доктору?
— Он мне не поможет. Проблема в… моей работе. Все пошло наперекосяк.
— Мне так жаль, Питер.
— Я был так уверен, что не допустил ошибки, помнишь? Сказал тебе, что стану таким же великим, как Эйнштейн, что буду знаменитым. О, я много чего наговорил. Но я ошибся. Во всем. Это я совершил ошибку.
Максин положила руку ему на плечо.
— Не расстраивайся, дорогой. Я знаю, как ты себя чувствуешь, но… попытайся не думать об этом. Давай поужинаем, и я наговорю столько чепухи, что ты забудешь обо всем серьезном. А потом мы снова пойдем в кино на двойной сеанс, где есть, как минимум, одна хорошая комедия, и, может быть, ты перестанешь думать о плохом.
— Спасибо, Максин. Ты… ты не разочарована, что у меня ничего не вышло?
— Разумеется, разочарована… за тебя. Но ты только начинаешь карьеру, Питер. Когда одна неудача что-нибудь значила? Ты еще многого добьешься.
— Да, это правда. Но успеха подобного этому провалу не будет. Никогда, — тихо сказал Питер.
Мистер Икс, или, если вспомнить его полное имя, Ксарион, улыбнулся.
— Видишь? — сказал он. — Нашелся один человек, которого не развратила власть. Думаю, если присмотреться получше, то найдем и других.
— Ты также найдешь и развращенных, — ответил Кеттер.
— В мире должны быть и те и другие, как сказали бы сами люди. Но мы начнем с хороших, с тех, кто думает не только о себе, но и об окружающих.
— Разумеется, — кивнул Кеттер. — И в нашем отчете мы порекомендуем их…
— Сохранить их, конечно же. Эта раса далека от совершенства, но ее можно сделать лучше.
— Когда-нибудь мы дадим ему знать. Когда-нибудь он поймет, как верны были его слова «Но успеха, подобного этому провалу, уже не будет». Когда-нибудь он поймет, что его неудача была проверкой, которую он с легкостью прошел, и это приведет к благоприятному исходу для всей человеческой расы.
— Да, когда-нибудь, в недалеком будущем. — Ксарион расхаживал взад-вперед в маленькой квартирке прямо над комнатой, где жил Питер. — Тогда он узнает, что это мы управляли его действиями, помогали ему с расчетами и вели сборку аппарата. Думаю, он удивится, когда поймет, что эта планета с двумя звездами и остальные изображения далеких галактик — не более, чем декорации на Марсе, где роботы-актеры играли свои роли, ожидая безобидного прикосновения пальцем. Удивится, узнав, что по-настоящему он никогда не обладал властью разрушать.
— Возможно. Но мне кажется, он совсем не обрадуется, если узнает, что наши ученые из далекой галактики на самом деле способны на это, — заметил Кеттер и с серьезным видом сел писать отчет.
ВРАЧЕБНЫЙ ТАКТ
Она проснулась и даже не поинтересовалась, где находится. Вначале вернулись ощущения — чувство жизни, того, что она еще жива, хотя должна быть мертва, и осознание боли, сделавшая ее тело своей площадкой для игр.
После этого к ней пришла одна мысль. Простая мысль, которую мозг породил прежде, чем она успела его остановить. О, Боже, теперь я даже не буду некрасивой. Стану настоящей уродиной.
От этой мысли ее окатила волна паники, но она слишком устала, чтобы долго переживать, поэтому скоро уснула опять.
Позже, когда она проснулась во второй раз, то задумалась о том, где находится.
Понять было невозможно. Ее окружала темнота и тишина. Темнота была непроницаемой, а тишина — абсолютной. Она снова ощутила боль — на этот раз не такую резкую, а, скорее, ноющую, расходящуюся по всему телу. У нее болели все части тела. Она попыталась поднять руки и с удивлением поняла, что они никак не реагируют. Затем попыталась пошевелить пальцами, и это ей тоже не удалось.
Она была парализована. Не могла двинуть ни единой мышцей.
Тишина была такой полной, что приводила в ужас. Не слышалось ни единого шороха. Она была на космическом корабле, но до нее не доходил ни один из корабельных звуков. Ни скрип сочленений, ни периодический металлический грохот. Ни звук голоса Фреда, ни шум ее собственного размеренного дыхания.