— Сильное чувство вины, — пробормотала доктор Клэйн.
— Я забыл тех, кто вырастил и любил меня, всех близких и дорогих сердцу друзей — даже моего близнеца, правого Чута, теперь ставшего мне чужим. Да, я один во Вселенной. В мире сотни миллионов звезд, но ни одна из них не близка мне. Ни одна. Я совершенно один.
— Чеп! — внезапно фыркнула другая голова. — Чеп Трой! Доктор Кордье уже давно ждал, что эта голова заговорит.
— Говорите по-английски, пожалуйста, говорите по-английски! — возбужденно прохрипел он.
— Трой! Трой троп! Вот что я думаю о вашем английском. Фанфол трой! Несчастье скоро случится, а вы говорите мне забыть о своем языке. Несчастье, ужасная катастрофа, несущая смерть мне и всему моему виду, придет неожиданно, из ниоткуда, из измерений, которые не существуют, никогда не существовали и не будут существовать, это случиться и станет концом всему. Конец. Конец всему. Скоро все закончится. Наступит конец. Конец всему. Конец всему. Конец всему.
— Стейнизм, — пробормотал доктор Кордье.
Только то, что Мала училась на медсестру, не позволило ей спросить, что такое стейнизм.
— Что это такое? — открыто и довольно резко спросила доктор Клэйн, поскольку у нее не было таких барьеров.
— Стейнизм — древняя форма тавтологии, впервые определенная писателем Мрудом, Трудом или Крудом — или как-то так — Стейном. Признак сильной тревоги. Гммм…
— Нас ждет опасность. Это ужас, ужас, который не может представить ни одно сознание. Он окружает, как облако, мгла, туман. Окружает и срастается, а затем снова растворяется во мгле. От него не спрячешься. Это страшная угроза. Страшная угроза страшная угроза страшная.
Голова все еще продолжала твердить «страшная угроза…», когда ожила вторая.
— Убейте меня! — прокричала она. — Я ничего не скажу. Я лучше умру, чем выдам то, что навредит родине. О, мать Квелт, я никогда тебя не предам. Никогда, мать Квелт, никогда. Даже если они будут меня пытать сутками напролет…
— Сильное чувство вины, — снова пробормотала доктор Клейн. — И явные признаки Эдипова комплекса.
— Не убивайте, — продолжала виноватая голова. — Не убивайте. О, мать Квелт, у нас и так было слишком много убийств и разговоров о них. Мы поступили неправильно, оставив тебя. Мы больше никогда этого не сделаем и избежим страшной угрозы. В твоих любящих руках мы будем в безопасности. Кроме как на груди матери Квелт, больше нигде нет спасения от страшной угрозы.
Что-то в последних словах, казалось, возбудило близнеца.
— Лжец! — весьма неожиданно прокричала левая голова.
— Никаких убийств. Только на груди матери Квелт…
— Лжец! Лжец! ЛЖЕЦ!
Затем обе головы закричали одновременно, и через секунду Чут-чута снова охватили судороги. Дурр и оба доктора бросились к нему и быстро утихомирили. Когда создание, наконец, снова оказалось в кресле, то апатично откинулось на спинку. На этот раз обе головы утомленно поникли.
— На сегодня все, — сказал доктор Кордье. — Приводите Чут-чута завтра в то же время.
— Приведу, доктор. Думаете, надежда есть?
— Есть и весьма явная, — с блестящими глазами вмешалась доктор Клэйн. — Разумеется, не всегда возможно заранее определить перспективы того, что неспециалист назвал бы «лечением». Но пока пациент демонстрирует желание сотрудничать, надежда остается. И, несмотря на все трудности, этот пациент, действительно, хочет этого.
— Надеюсь, мы быстро добьемся результатов, — сказал Дурр. — Спасибо. Завтра я приду с физиологическим справочником.
Но доктора уже не слушали его, как заметила Марта. Когда Дурр помог Чут-чуту выйти из кабинета, доктор Клэйн повернулась к своему толстому коллеге.
— Это будет самой невероятной возможностью, — сказала она. — Возможностью и испытанием.
— Довольно трудным.
— Верно. Но кое-что уже становится понятным. Левая голова явно страдает от чувства вины.
— А правая — от тревоги.
— Да, и самое удивительное, что его чувства находятся у самой поверхности. Обычно требуется значительное время, прежде чем пациент начинает выражать свои эмоции.
Доктор Кордье обдумал эти слова.
— Мне показалось, вы предположили, что у нашего двухголового друга Эдипов комплекс?
— Я уверена в этом.
— Но пока я не заметил ничего, что указывало бы на отца.
— Это не так уж важно. Главное, что ярко выраженная привязанность к родной планете говорит о сильном желании вернуться в ее утробу.