Выбрать главу

Однако, существовали обходные пути.

— Приветствую, доктор, как гольф в последнее время? — найдя Вернера, небрежно спросил Ларкин с уважением, которого вовсе не чувствовал.

— Хорошо, — ответил Вернер, гордившийся своими спортивными успехами. — Впрочем, могло быть лучше, если бы у меня было больше времени на тренировки.

— Сегодня, кажется, отличный день для игры.

— У меня пациенты… доктор, окажите мне услугу и присмотрите за ними вечером?

Ларкин именно этого и ждал, поэтому добродушно согласился. Через пару минут он уже обследовал пациента с вырезанным аппендиксом, который вышел из-под наркоза и мирно спал.

— Температура упала, число белых телец снизилось, живот расслаблен — кажется, он идет на поправку.

— Доктор Вернер прооперировал его как раз вовремя, — сказала мисс Джонсон.

— Или операции вовсе не требовалось, — подумал Ларкин и добавил вслух. — Покажите мне его аппендикс.

Мисс Джонсон передала доктору орган, он отрезал крошечный ломтик и рассмотрел его под микроскопом. Потом побледнел и взял еще один образец ткани.

— В чем дело, Джордж?

Ларкин так взглянул на мисс Джонсон, что она покраснела.

— Я хочу сказать, в чем дело, доктор?

Ларкин даже не заметил, что девушка назвала его «Джорджем». Его лицо заблестело от пота, пока он растерянно смотрел на нее.

— Должно быть, это какая-то шутка, — пробормотал он.

— В чем дело, доктор?

— Я так и думал, что доктор Вернер тебя разыграл. Знаешь, из чего состоит этот так называемый аппендикс? Из серого вещества. Как и мозг. Тут те же извилины и такая же общая структура. Это никакой не аппендикс.

— Но я сама видела, как доктор Вернер вырезал его, доктор Ларкин!

— Можешь в этом поклясться?

— Конечно, могу, — возмущенно ответила Марта. — Кроме того, какой же это розыгрыш? Разве какой-нибудь отдел мозга имеет такую форму?

— Ты права, — прищурился Ларкин. — Даже у известных мне животных нет ничего похожего. Мисс Джонсон, думаю, этому человеку нужно сделать рентген.

Позже, когда они получили снимки и рассмотрели их вместе, Ларкин стал выглядеть хуже того, кому вырезали этот аппендикс.

— Не могу в это поверить, — наконец, пробормотал он. — У Питера Джеймса два лишних ребра и второй желудок. Сердце у него с правой стороны, кроме того, отсутствуют почки и желчный пузырь, — но ни один человек не может жить без обеих почек и обладать хорошим здоровьем без желчного пузыря. У него нормальный череп и вполне здоровый мозг. Но, кажется, в брюшной полости у Питера есть второй мозг. А еще, кости его рук и ног выставляют лжецами всех моих профессоров анатомии. Мисс Джонсон, вне зависимости от его внешнего вида, он не человек.

— Тогда кто он?

— Не знаю. Питер мог сойти за человека, и никто не заметил бы отличий, если бы Вернеру так сильно не хотелось сделать кому-нибудь операцию. Вероятно, у него какая-то специфическая болезнь, вызывающая симптомы аппендицита. Очевидно, они исчезли бы сами, даже без операции. Она лишь задержала его восстановление.

— Интересно… — начала мисс Джонсон и вдруг побледнела сама.

— Интересно что?

— Существуют ли другие такие же, как он. И если да, то что они тут делают?

Доктор с медсестрой некоторое время помолчали.

— Я размышлял о том же, Марта, — наконец, признал Ларкин, — но мне не хотелось говорить об этом. Можно мне осмотреть пациента?

— Конечно, доктор. Между прочим, вы случайно назвали меня «Мартой»?

— Кажется, у меня появилась плохая привычка, мисс Джонсон, — покраснел доктор Ларкин. — Я попытаюсь избавиться от нее.

— Не беспокойтесь, — посоветовала девушка. — Просто будьте, как другие доктора, — они так заняты наблюдением за пациентами, что им некогда заниматься собой.

— За пациентами и медсестрами.

— За пациентами и только одной медсестрой, — твердо сказала девушка.

Хотя оказалось, что пациент только один. Физическое выздоровление Питера Джеймса не сопровождалось никакими событиями, но его поведение было довольно странным. Казалось, он вел себя вполне бодро, когда Ларкин небрежно заговорил о погоде и политике, но на лице появилось смятение, после того, как разговор коснулся его самого. Питер вспомнил свое имя и адрес, но больше ничего. Он говорил так, словно его существование было сном, и не знал, кем работал или чем занимался до болезни.