— Поди сюда, красивый мистар, — велела цыганка без тени иронии. — Заходи, и получишь то, чего так сильно хочешь. У меня это есть.
А чего он хочет сильнее всего? Откуда она может знать? Даже он, Ирвинг Боммер, представлял себе это весьма смутно. Но все же он двинулся следом за толстой, покачивающейся при ходьбе цыганкой и вошел в лавку, скупо обставленную тремя складными стульями и столиком для бриджа, на котором расположился покрытый мелкими трещинками хрустальный шар. Перед драной простыней, завешивающей вход в заднюю комнату, играли пятеро детей на удивление близкого возраста. Когда цыганка повелительно цыкнула, они проворно высыпали на улицу.
Усевшись на складной стул, который немедленно накренился под углом сорок пять градусов, Ирвинг задумался над тем, что он здесь делает. Ему вспомнилось, что сказала миссис Нэгенбек, когда он снял у нее комнату: «Опоздавшим жильцам — никаких ужинов. Без объяснений», а поскольку сегодня в отделе хозтоваров проводилась ежемесячная инвентаризация, он уже был и опоздавшим, и голодным. И все же…
Никогда нельзя знать заранее, чем может обернуться общение с цыганами. В проницательности им не откажешь. Их стандарты красоты отлиты не по голливудским формам; они потомки расы, бывшей космополитами еще во времена Пилата; они умеют распознавать такие вещи, как благородство души и… возможно, даже привлекательность — житейскую, зрелую привлекательность, если ее так можно назвать.
— Итак, э-э… — он еле заметно усмехнулся, — что же у вас есть такого, чего я… чего я… э-э… столь отчаянно желаю? Сонник, чтобы выигрывать на бегах? Я не играю на бегах. И судьбу мне тоже никогда не предсказывали.
Цыганка стояла перед ним многоскладчатой горой плоти, облаченной в столь же многоскладчатые разноцветные платья, и хмуро разглядывала его своими небольшими и усталыми черными глазками.
— Нет, — сказала она наконец. — Тебе я не буду предсказывать судьбу. Я дам это.
В ее протянутой руке он увидел бутылочку из-под лекарства, наполненную пурпурной жидкостью, которая в тусклом сумеречном свете, пробивающемся сквозь окно лавки, постоянно меняла цвет с густо-красного на темно-синий.
— Что… что это? — спросил он, хотя внезапно понял, что есть только одна вещь, которую ему могут предложить.
— Она принадлежала моему мужу. Он работал над этим много лет. А когда сделал, умер. Но ты… другой. У тебя есть на это право. А это даст тебе женщину.
Ирвинг вздрогнул, услышав оскорбление. Он попытался рассмеяться, но вместо этого глубоким вздохом выдал свою надежду, свое желание. Женщина!
— Так это настойка… приворотное зелье? — Его голос дрогнул, пытаясь выразить одновременно насмешку и согласие.
— Зелье. Когда я тебя увидела, то поняла, что тебе нужно. В тебе много несчастья. Очень мало счастья. Но помни, надо возвращать то, что взято. Если берешь каплю зелья, смешай ее с каплей своей крови — тогда она станет твоей. И бери каждый раз только по капле. Десять долларов, пожалуйста.
Это его доконало. Десять долларов! За флакон подкрашенной водички, которую она намешала в задней комнате. И лишь потому, что он из-за своей доверчивости вошел в лавку. Ну нет! Только не Ирвинг Боммер. Он не дурак.
— Я не дурак, — сообщил он цыганке, затем встал и расправил плечи.
— Слушай! — хрипло и повелительно произнесла цыганка. — Ты можешь стать дураком сейчас. Тебе это средство нужно. Я могла попросить пятьдесят, могла попросить тысячу. Я попросила десять, потому что это правильная цена, потому что у тебя есть эти десять и потому что тебе нужно это. А мне… мне уже не нужно. Не будь дураком. Возьми. Ты станешь… по-настоящему привлекательным.
Ирвинг обнаружил, что усмешек он больше не выдержит и что дверь слишком далеко. Он очень медленно отсчитал десять долларов, и до дня зарплаты у него осталось всего два. Его не остановило даже воспоминание о флаконе фантастически дорогого лосьона после бритья, который его уговорили купить на прошлой неделе. Он просто обязан… попробовать.
— Капля крови и капля зелья! — крикнула вслед цыганка, когда он торопливо зашагал к двери. — Удачи тебе, мистар.
К тому времени когда он, прошагав два длинных квартала, подошел к своему пансиону, его полная надежд возбужденность сменилась привычным состоянием покорной униженности.
— Какой лопух, какой лопух! — бормотал он себе под нос, проскальзывая через черный ход в пансион миссис Нэгенбек и поднимаясь по лестнице. Ирвинг Боммер, чемпион лопухов всех времен и народов! Покажи ему хоть что-нибудь, и он это купит. Приворотное зелье!
Но когда Ирвинг захлопнул за собой дверь узкой комнатушки и швырнул бутылочку на постель, он прикусил губу, а из его близоруких глаз выкатились две огромные слезы.
— Ах, если бы только у меня было лицо, а не рожа из комикса, — всхлипнул он. — Если бы… черт побери!
А затем его сознание, будучи относительно здравым, отказалось работать дальше на таких условиях. «Давай помечтаем, — предложило сознание подсознанию. — Давай помечтаем и представим, каким приятным мог бы оказаться мир».
Он сидел на кровати, блаженно уткнувшись подбородком в поднятое колено, и мечтал о правильно сотворенном мире, где женщины интриговали ради его внимания и дрались за него; где они, будучи не в состоянии завоевать его только в свое распоряжение, волей-неволей делили со столь же целеустремленными сестрами. И он привычно бродил по этому блистательному миру, как всегда довольный тем, что правила здесь постоянно менялись в его пользу.
Иногда он становился единственным мужчиной, уцелевшим после атомной катастрофы; иногда откидывался на пурпурные подушки и попыхивал кальяном, окруженный гаремом преисполненных обожания гурий, от красоты которых захватывало дух; а иногда десятки мужчин — все они чем-то напоминали Хамфриса — с отчаянием наблюдали за тем, как Боммер богатый, Боммер преуспевающий, Боммер невероятно красивый провожает их жен, любовниц и прочих подружек из просторных лимузинов в свои холостяцкие апартаменты, занимающие целый особняк на Парк-авеню.
Время от времени в его мечтах появлялся пластический хирург — разумеется, работающий абсолютно без боли! — талантливый джентльмен, который, завершив шедевр, умирал от удовлетворения, не успев осквернить свою лучшую работу созданием дубликата. Нередко Ирвинг Боммер откладывал на время трудный выбор между сияющей блондинкой с фигурой классической статуи и пикантной рыжеволосой красавицей и представлял, как его рост увеличивается до шести футов и двух дюймов, плечи расширяются, плоскостопие исчезает, а нос уменьшается и выпрямляется. И даже мысленно наслаждаясь новой звучностью своего голоса и неотразимой сердечностью своего смеха, гордясь своим безупречным и всегда отточенным остроумием и всесторонним образованием, он чаще всего возвращался в мечтах к своей блистательной внешности. О, эта шапка волос, небрежно скрывающая нынешнюю проплешину, третий урожай зубов, чудесным образом вытесняющий из десен обломки пожелтевшей эмали и дешевые мостики. И желудок, более не привлекающий внимание сходством с проглоченным арбузом, а достойно скрытый за стеной мышц! Ах, желудок! В нем теперь найдут приют лишь изысканнейшие вина, лишь вкуснейшие блюда, приготовленные самыми опытными поварами, лишь тончайшие деликатесы…
Резко сглотнув накопившуюся во рту слюну, Ирвинг Боммер понял, что жутко голоден.
Судя по часам, кухне сейчас полагалось быть темной и пустой: в нее можно было пробраться по проходящей рядом с его комнатой скрипучей лестнице, ведущей к задней двери.
Однако миссис Нэгенбек, обнаружив в кладовой посторонних лиц, имела склонность объединять наиболее значительные черты каждой из Трех Фурий в одно гармоничное целое. Ирвинг Боммер даже содрогнулся, представив, что его ждет, если она его застукает…
Что ж, приятель, это риск, на который тебе придется пойти, резко вмешался желудок.
Тревожно вздыхая, он спустился на цыпочках по гнусно поскрипывающей лестнице.
Пошарив в темной кухне, он коснулся ручки холодильника. Ирвинг голодно нахмурился. Осторожные поиски и ободранная голень вознаградили его едва начатой палкой салями, полбуханкой ржаного хлеба и тяжелым ножом с клиновидным лезвием, незаменимым, когда берешь на абордаж испанский галеон.