— Чего понадобилось этой старой Грязной Бороде?
— Так ты в Институте был? У Сабула? — удивилась Таквер и внимательно посмотрела на Шевека. Он сел с ней рядом и сообщил:
— Да, Сабул оставил мне сегодня записку. В Синдикате. — Шевек залпом допил сок, и вокруг губ у него остался смешной полукруг, как у маленького ребенка. — Он сказал, что в Федерации Физиков имеется свободное место. Это работа постоянная и совершенно, как он утверждает, автономная.
— И он предлагает ее тебе? В Институте?
Шевек кивнул.
— Это он пытается внести тебя в общий список, — сказал Бедап.
— Да, я тоже так думаю. Если не можешь искоренить сорняк, сделай его себе полезным — так мы обычно говорили в Северном Поселении. — Шевек вдруг громко расхохотался. — Но ведь смешно, правда? — спросил он.
— Нет, — сказала Таквер. — Совсем не смешно. Просто отвратительно! Как ты вообще мог с ним разговаривать? После всей той грязи, которую он на тебя вылил! После всех тех гнусных и лживых утверждений, что ты якобы украл у него «Принципы» и даже не сообщил, что уррасти дали тебе премию Сео Оен! Ты что, забыл, как в прошлом году он заставил этих ребятишек, которые так хотели заниматься с тобой, прекратить посещать твои лекции, потому что ты якобы оказываешь на них тлетворное «крипто-авторитарное» (это же надо выдумать такое!) влияние! Это ты-то сторонник авторитаризма! Нет, это не смешно, его действия просто тошнотворны. Такое нельзя прощать, Шев. Нельзя по-человечески общаться с таким мерзавцем.
— Ну ты же знаешь, виноват не один Сабул. Он только служил рупором…
— Я понимаю, но эта роль ему нравится. И он слишком давно опустился, стал таким противным, грязным, жадным… Ладно. Ну и что же ты ему в итоге ответил?
— Я старался выиграть время. — Шевек снова засмеялся. Таквер снова глянула на него, уже обеспокоенно: она поняла, что, несмотря на умение держать себя в руках и всю эту веселость, Шевек напряжен до крайности.
— Значит, ты не стал сразу класть его на лопатки?
— Я сказал, что несколько лет назад решил больше не принимать никаких постоянных назначений — пока не завершу работу над Теорией. Ну а он ответил, что мне будет предоставлена полная свобода заниматься тем, чем я хочу, и продолжать свои исследования, потому что основной целью назначения меня на этот пост было — погодите, как же это он выразился? — «желание Совета облегчить мне доступ к лабораторному оборудованию и регулярным каналам информации, а также — облегчить мне возможность публикации своих идей».
— Вот как? Но в таком случае ты можешь считать, что одержал победу, — сказала Таквер, глядя на него с каким-то странным выражением. — Ты их переупрямил. Теперь они будут публиковать все, что ты напишешь. Ведь именно этого ты добивался, когда мы вернулись сюда пять лет назад, верно? Что ж, теперь все стены рухнули.
— Но за ними выросли другие стены, — заметил Бедап.
— Такую победу я одержу только в том случае, если приму это назначение. Сабул предлагает… узаконить меня. Сделать официальным лицом. И тем самым отделить меня от Синдиката Инициативных Людей. Правильно, Дап?
— Естественно! — Бедап помрачнел. — Разделяй и властвуй, как говорится.
— Но если Шевека снова возьмут в Институт и станут публиковать все его работы в издательстве Координационного Совета… Не означает ли это косвенного признания всего Синдиката в целом? — спросила Таквер.
— Да, так, возможно, подумает большинство, — кивнул Шевек.
— Не подумает, — возразил Бедап. — Людям объяснят примерно так: великий физик был введен в заблуждение группой отщепенцев — но, к счастью, ненадолго. Этих высоколобых интеллектуалов, скажут им, вообще легко запутать: они ведь ничего не смыслят в реальной жизни, они думают только о высоких материях, вроде времени и пространства. Но их добрые братья — истинные одонийцы! — мягко указали гениальному физику на его ошибки, и он вернулся на твердую тропу «социально-органической» истины. Вот так. Синдикат Инициативных Людей будет подвергнут полному остракизму со стороны общества и, возможно, лишен связи не только с ученым миром Урраса, но и своей родной планеты.
— Но я вовсе не намерен выходить из Синдиката, Дап!
Бедап поднял голову, удивленно посмотрел на него, помолчал с минуту и сказал:
— Еще бы. Это-то я знаю!
— Вот и ладно. Тогда давайте пообедаем, а? У меня в животе уже урчит от голода. Вот послушай-ка, Пилюн, слышишь? Р-р-р, р-р-р!