— Вам понадобится то же самое, что необходимо каждому пионеру, — заявил Бун моему отцу. — Доброе ружьё, добрая лошадь и добрая жена.
Мой отец рассмеялся. — Все три у меня есть… и добрый сын впридачу! — Он взъерошил мне волосы, гордо представив меня Буну. Траппер заявил, что, похоже, парень я крепкий. Он улыбнулся мне, показав жёлтые зубы. Его лицо было жёстким, как подошва, а взор по-ястребиному остёр.
— Как тебя зовут, сынок? — спросил он.
— Он не разговаривает, — ответил мой отец.
Бун кивнул и отвёл от меня взгляд. Они с моим отцом выпили ещё пива, а я разглядывал его штаны из оленьей кожи, длинный жёлтый плащ и мохнатую шапку. Он носил длинный нож в мокасине и заткнутый за пояс железный томагавк. Его кремнёвое ружьё было прислонено к столу. Он казался мне каким-то выходцем из дикой глуши… неким существом, рождённым в первозданном приволье, что может дать человеку лишь Новый Свет. Он был диким существом, одетым в человеческое платье. Но Бун говорил уверенно и мудро. Я решил, что он мне всё-таки очень нравится.
Мы отправились в горы, когда ещё буйствовала весна. Дорога Диких Мест пахла пыльцой с тысячи цветов и только что расцвётшей зеленью. Ветра были тёплыми и горы вставали перед нами, будто величественные лесные боги. Мы оставили позади укрепления и гостеприимные таверны, вместе с беседами о войнах и революциях. Мы удалялись от цивилизации… в глушь. Там мой отец смог бы возродить своё утраченное наследие. Я желал верить его словам, что мы направляемся в рай. В тот первый день, проезжая под цветущими ветвями, двигаясь сквозь мир искрящихся красок и изумрудных теней, так легко верилось в это.
У подножия гор нам пришлось оставить фургоны. Бун предостерёг нас, что тропа станет чересчур крутой для них. Мы погрузили всё, что могли, на спины лишних лошадей, четвёрки мулов, дюжины коров и наши собственные спины. Мы оставили много провианта, но Бун сообщил, что в Провале мы найдём уйму дичи. И мы её нашли. Мы поднимались по проходу всё выше и выше, по тропе, что четырьмя годами ранее отметил сам Бун. Разломанные останки древних деревьев отмечали тропу, будто кости перебитых огров. Эта дикая местность будоражила моё воображение и я ехал в восхищении перед первопроходцами, которые шли этим путём, миля за милей прорубаясь через лес топорами и факелами.
Дорога извивалась меж зелёных горных склонов, закручиваясь и петляя, но всегда вела на запад, к заходящему солнцу. Нам попадались на глаза бурые медведи, полчища белок, а в ручьях, которые мы пересекали, плавали бобры размером с волка. Я прекратил и пытаться отмечать в уме огромное разнообразие птиц, что порхали между деревьями. Я видел, как синехвостый ястреб пикировал на кролика, а один раз, как белоголовый орлан уставился на нас с соседнего утёса. Каждый день мой отец, его люди или Бун подстреливали что-нибудь нам в пищу: оленя, лося, голубей, зайцев и других животных, которым у меня не находилось названий. Мы вытаскивали жирную серебряную рыбу из ручьёв и озёр. Это поистине была земля изобилия.
Путешествие было нелёгким, но и в разгар лета оно устойчиво продолжалось. Бун рассказал нам историю зимнего перехода, когда двадцать один первопроходец, мужчины и женщины, насмерть замёрзли на этой тропе. Я подумал об их призраках, преследующих нас ночью вокруг бивачных костров, но к счастью я ни с кем не мог поделиться своими страхами. После целого дня езды и восхождений мы спали, как убитые. Бун и вилланы по очереди несли дозор. Я хотел бы спросить их, кого они высматривали — медведей?… Волков? Каких-то других свирепых тварей, о которых никто не хотел говорить?
На нашу шестую ночь в Провале, я получил ответ на свой непроизнесённый вопрос. Я проснулся от криков сестры и матери, топота мокасинов по земле, лязга металла и безумных боевых кличей туземцев. В слабо горящем костре лежал труп виллана, с глубоко вонзившейся в грудь оперённой стрелой. Отец затащил мать и Миару в глубину сборища скота, когда стрелы осыпали землю и вонзались в окружающие деревья. Стрелы втыкались в живое дерево со смачным «тунк».
Мужчины похватали свои ружья, но полуголые туземцы уже выскакивали из тьмы, с глазами, словно лужицы тени. Их смуглые лица были раскрашены красным, как кровь или мертвенно-синим и пучки перьев торчали из их чёрных волос. Белые зубы блестели в свете костра, когда они высоко воздели томагавки и с воплем бросились на наших защитников.