В каком-то тёмном и холодном месте выла Анфай, когда демон лепил её заново.
— Так я выпускаю тёмный огонь, что обитает внутри тебя, — пел он. — Ты — мой апостол, кулак, которым я охвачу мир земной.
Она рыдала, окружённая бурлящими во тьме формами, что преклонялись перед ней, пока её оскверняли. У неё больше не было сил противиться. Последние остатки её земной личности уплывали прочь, как клочки разорванного шёлка в чёрной воде, а новое я расцветало кровавым пятном, расползающимся по когда-то чистой ткани.
— Мудрость Пустой Руки распространится по всему миру и извратится слабостями смертных. И ты будешь собирать таких людей на службу мне…
Анфай понимала, что такое может осуществиться. В словах бога-демона не было никакого сомнения. Разумеется, если существовал Канто, то и она должна была существовать, как его тёмное отражение. Вот почему Ка'агулот выбрал её.
Но в самом центре разрушающейся сущности она смеялась в лицо своему новому повелителю. Она смеялась при мысли о маленьком Онде, идущем по полю белых цветов, пляшущем, словно пламя в тени огромного дерева кэйра.
Демон услышал её смех и вонзил когти глубже.
На третий день крестьяне увидали изумительную вещь. В тени дерева кэйра, повсюду вокруг Канто, появилось множество белых цветов, самих по себе проросших из влажной почвы. Лужа растеклась, окружив корни кэйра и кольцо бледных лотосов, распустилось на поверхности воды, мерцая белизной, словно плывущие по небу медлительные облака.
На закате Канто поднялся с кромки пруда и вошёл в деревню. Его изорванные белые одежды трепетали на вечернем ветру. В молчании он подошёл к дому старухи, которая заботилась об маленьком Онде и постучался в дверь. Когда она открыла, он забрал ребёнка у неё из рук и улыбнулся малышу. Вокруг Канто медленно собиралась толпа, но теперь его не молили о мудрости. Они просто смотрели, как он качал ребёнка на руках и последовали за ним на площадь.
Канто поднял взгляд от лица ребёнка на лица собравшихся вокруг, старые и молодые, в чьих глазах отражались мерцающие вечерние звёзды. Потом он заговорил с ребёнком, но все услышали его слова и затрепетали от их звука.
— Там, — сказал Канто. Он смотрел на дерево кэйра, высящееся над деревней, где белые цветы лотоса мерцали, словно точки священного огня.
— Там мы построим наш храм.
Оорг
Настал день, когда изъеденная луна раскололась, как яйцо и гигант Оорг с воплем обрушился на землю. Тусклым метеором, готовым к возрождению, его тело рухнуло в зелёный океан. Приливные волны и цунами пронеслись по расколотым континентам, затапливая империи и заливая весь мир.
Мир затапливало и прежде, но никогда земля не носила бремени, подобного Ооргу. Он восстал из дымящегося ила на пересохшем дне морском, мерцающий, словно снежно-белая гора. Его глаза сверкали, как два солнца, наполняя воздух жаром, сжигая в пепел низкие облака. Мир под его гигантскими ступнями бурлил от катаклизмов, а гигант ревел, будто выпущенный из клетки зверь.
На вершине самой высокой горы старейшего континента мира, единственное здание пережило это всеобщее пожарище. Древний храм из мшисто-зелёного мрамора, где уже девятьсот поколений обитал орден отшельников, охраняя слишком ужасные для цивилизованного мира тайны. У храме было много названий на многих языках, но верные, укрывшиеся в его стенах, звали его Храмом Вечных Ветров.
Верховный старец храма сидел в центральном саду, взирая за раскрытые ворота, на цепь знакомых гор. Теперь вершины гор стали островами, когда вскипевшее море пронеслось по всему миру. Отовсюду дымом вздымались в воздух вопли недавно погибших душ. Магистр Раздумий ясно видел это силой своего третьего глаза. Он первым различил на горизонте растущее пятно громадных головы и плеч Оорга.
— Бейте в шесть священных гонгов, — велел Магистр. — Настал конец света и наша тайная мудрость ныне должна стать явной.
На другой стороне мира Оорг изучал природу своего окружения, испуская в красные небеса вой из своей колоссальной утробы, ибо не обладал языком для выражения любых мыслей о земном и чуждом, которые могли бы всплыть в его необъятном мозгу. Он испытывал голод, холод и замешательство. В чреве луны он находился в тепле и забытье, размышляя о неразгаданных истинах. Здесь он был колоссальным, терзаемым болью и одиноким. Он выл о своей боли, будто голодный волк и топал по разорённым землям, его гигантские руки вырывали острова и швыряли их в никуда.