В основе эстетических и литературно-критических воззрений Ахундова лежит материалистическое положение о первичности природы и вторичности сознания. В соответствии с этим Ахундов считал предметом искусства объективный мир — природу, общество, человеческую жизнь и решительно отвергал утверждение восточных мыслителей-идеалистов о субъективности искусства, о том, что произведения искусства якобы являются результатом «чистой фантазии» художника. Критикуя субъективно-идеалистические взгляды Риза-Гули-хана, Ахундов указывал, что искусство есть отражение действительности, а не плод воображения писателя.
Выступая против теории божественного происхождения и сверхъестественной сущности искусства, Ахундов указывал, что литература и искусство являются продуктом человеческой деятельности и имеют земное, реальное содержание. Это есть плод человеческого таланта, который создает свое произведение не на основе божественного вдохновения, мистического экстаза и внутренней интуиции, а на основе изучения и познания реальной действительности. «…Изящная проза и изящная поэма, — писал он, — не относясь к разряду сверхъестественных явлений, вполне доступны человеческому таланту. Подтверждением этому могут служить Гомер, Шекспир и другие знаменитые европейские писатели, ораторы и поэты, которые все были не сверхъестественными существами, а подобными нам людьми» (4, 48).
Следуя классикам русской эстетической мысли — Белинскому, Добролюбову и Чернышевскому, Ахундов выступил горячим поборником художественного реализма в азербайджанской литературе. С особенным благоговением относился он к трудам В. Г. Белинского. Ахундов внимательно прочитал почти все его работы и особенно заинтересовался статьями о А. С. Пушкине, этим непревзойденным образцом исторической и эстетической критики. Здесь Белинский поставил ряд важных вопросов теории искусства, уделив особое внимание проблемам реализма. Ахундову были созвучны идеи великого критика.
Анализируя состояние иранской литературы, Ахундов отмечал, что она носит религиозно-мистический, фантастический характер, оторвана от жизни народа и страны и поэтому не выполняет свою основную функцию — служение народу. Современная персидская литература, писал он, «вся вертится около разных религиозных обрядов и правил, например: омовение должно быть совершаемо так, а не иначе; молитву должно говорить так, а не иначе; если во время молитвы родится в душе сомнение о числе поклонов, то нужно поступать таким-то образом, а не иначе; по окончании месяца голодания (поста) подаяние должно быть раздаваемо в таком-то размере, а не иначе; известную часть земных произведений должно отдавать в пользу духовенства так, а не иначе; пятую часть всех торговых и промышленных барышей должно дарить мнимым потомкам пророка, дармоедам, сеидам так, а не иначе… Такому вздору дается пышное название „Шариатские постановления“!» (там же, 46–47).
Ахундов критикует персидскую литературу за отрыв от реальной действительности, за пренебрежение к насущным проблемам жизни. Вместо того чтобы изображать жизнь простых людей, она рассказывает небылицы о жизни пророков; вместо того чтобы говорить простым, доступным всем языком, она оперирует высокопарным слогом. «Другая отрасль литературы, — говорит Ахундов, — состоит из отвратительных легенд о мнимых чудесах двенадцати имамов, потомков пророка, и других лжесвятых мужей, или же из описания походов и завоеваний каких-нибудь тиранов, переполненных гиперболическими сравнениями, льстивыми похвалами, и написанными страшно высокопарным слогом, доступным пониманию далеко не всякого читателя» (4, 47).
Ахундов хотел вернуть литературе ее земное содержание, дабы писатели и поэты обращали свои взоры не на небо, а на людей с их земными потребностями и нуждами. Оценивая современную ему поэзию, Ахундов указывал, что она не сумела сохранить и преумножить традиции своих великих поэтов Фирдоуси, Саади, Гафиза и др., в творчестве которых глубокая идейность сочетается с высоким мастерством. «О поэзии персияне имеют своеобразное, ненатуральное понятие; о содержании и красоте своих поэтических произведений они не заботятся и всякую рифмованную ерунду считают за поэзию. Поэзией у них считается всякое произведение фантазии, писанное с соблюдением известного размера и рифмы, содержание которого, по их мнению, должно преимущественно заключаться в прославлении красавиц различными неестественными похвалами или в воспевании красот весны и осени неправдоподобными сравнениями. Так, например, поэма одного современного тегеранского поэта, известного под псевдонимом Каани (придворный поэт), в изобилии наполнена подобной ерундой» (там же).