Брат против брата. Людоедство тридцать третьего. На ухо ему я это тихо шептал.
И понял он. И вроде поверил. Перед смертью это вообще у многих сильно обостряется — чувство на правду.
Спросил я его — семья есть — может нужно ей что? Всё у них есть говоит. Сыновей у меня двое и дочь.
У жены отец с деньгами немалыми. Не пропадут. Сыну старшему помоги офицером мечтает стать. Продиктовал он письмо для сына.
Я его с одним из наших на первой же станции отправил.
Попросил он у меня потом об одолжении. Пристрели, говорит, меня лично. Ему, мол, цыганка нагадала, что он от пули погибнет.
Как скажешь, говорю. Сбегал в вагон, у охранника отобрал револьвер.
— Молится, будешь, спрашиваю, али кается.
— Перед тобой, что ли?
— А больше не перед кем.
Ну, покаялся он, поговорили мы с ним за жизнь минут двадцать — но вижу, слабеет, речь путается.
Прострелил я его буйную головушку — и муторномне стало, потом с остальными четырьмя покончил.
Напомнил он мне пастуха-бомжа одного. Мы тогда за отморозками шли, что одну из наших групп вырезали, и товар весь забрали.
Со мной шли профи — сработали быстро. В 97 это было.
И притаскивают мне ребята мужика спившегося. Я говорю — не понял.
Это что такие доходяги братьев Кабаньян завалили? Нет, говорят — свидетель это. Пастух — коз пас. И что говорю в чём проблема.
А ребята наёмники мне отвечают — нам бабки платят за чёткое исполнение приказов.
А зачистку свидетелей я не приказывал. Ну ладно подошёл я к бомжу ситуацию объяснил извинился.
Спросил, что хочешь с обрыва или пулю. Тот вдруг улыбнулся и говорит — пулю.
Поговорили мы с ним — бывший офицер-ракетчик оказался. Два высших образования.
Часть его в средней полосе расформировали, с жилищными сертификатами надули, жена с детьми ушла.
Вот он и докатился до жизни такой, а потом на юг подался. А уже здесь печень отказывать начала — вот он в горы и пошёл — думал воздух поможет.
Слушай, говорю, а иди ко мне. Ракет не обещаю, но из Мухи пострелять дам.
Заколебался он вроде. А потом говорит, нет, помру, чую, скоро, да и привык я на отчизну работать, а не на отдельных её представителей.
Так что извини, от тебя мне только пуля в лоб нужна. И тоже глаза не закрыл. Ну, пусть будет земля вам пухом — верные войны.
А мой детский организм опять устал — спать хочет.
Глава 10
Территория Российской Империи.
Земля. Тула-Москва.
03.04.1881-06.04.1881
Сегодня пил с государем. Обмывали миллионный АМ. Михаил шутил — жаль говорит до миллиардного только моим внукам дожить.
А я в уме сразу прикинул — если все мои пять заводов, да только на производство автоматов — всё равно больше пятидесяти лет нужно, так что прав государь в своей шутке.
Ну да ладно — это я сейчас так сразу на дела переключаюсь, а кто мог подумать тогда — двадцать лет назад, что победы России будут связаны с именем скромного военного инженера.
И что эти двадцать лет я буду изображать из себя создателя этого Автомата.
Быть Магнатом Русских Оружейников. Ежемесечно мотаться между Иркутском, Москвой и Тулой. Всё потому что так приказал царь.
Вот и сегодня попросил меня написать воспоминания. Сразу сказал мне — для избраных, не для всех. Так что разрешил писать правду. Ну, я и пишу по мере моих скромных сил.
Тула.81-й год. Тогда в первую минуту, завидев царя, я остолбенел. Малец лет трёх — держится и ходит как десятилетний, а говорит что наш генерал — рубленно, приказами.
Но потом то, что сказал малец, меня задело. Ну не мог я мечту всей моей жизни — иностранцу отдать. Здесь он меня здорово поймал.
И за следующие два дня, что мы ураганом собирались, без сна, без отдыха, я даже не смог поесть толком.
А только я задавал вопрос не по делу, как тут же возникал он, и на все лады восхвалял имя Гатлинга, вот, мол, титан духа — истинный герой, жаль, мол, сейчас таких мало. И все мои вопросы забывались сразу.
Уже в вагоне, немного поспав, я говорил с ним. Он сказал, что пока едем — будем работать с чертежами и только вдвоём — ни кого к ним не допускать. И спросил меня, помню ли я, что обещал Суворов сделать со своей шапкой, если бы она узнала его планы.
Я тонкий намёк понял и согласился с доводами царя.
И вот тогда он мне показал их — даже не чертежи — наброски целиком и отдельные детали. И спросил, будет ли это стрелять.
В Москве я даже не выходил из вагона — наша Белоснежка мне еду таскала. Красавица была уже тогда, и пока ещё без своей зловещей славы.
Грустная она тогда бродила, неприкаяная. Да только я её, краем глаза, и замечал. Все на царёвы чертежи глядел, свои рисовал и над его вопросом думал.