А ведь слышали мы рассказы о коллективной ответственности — если рядом с деревней происходило нападение на войска царевича — даже пусть регулярными войсками — а никто из жителей не предупредил, а тем паче способствовал — бомбистами считалась вся деревня.
Побежали все. Дед Семен рядом со мной остановился и жестами мне всё растолковал, потом кинулся далее, а я за ним. Только не успели мы в деревню. Оказалось, монголы эти не одни были, рядом шёл отряд в пятьдесят автоматов, да ещё и с радиостанцией Попова. Конечно тяжеловатая — из первых моделей. Как я узнал, потом выдала в эфир пару десятков сигналов и сломалась. Но и этого оказалось достаточно — началась дикая охота, и первым делом перекрыли все пути.
Семён со своими уже от берега отплывать начал как появился паровой катерок и с кормы у него пулемёт застрочил. Фарш мясной от лодки остался. Я последним из наших прибежал — так что только на околице был, когда катер огонь на деревню перенес, а потом несколько раз ракетами шибанул, затем стали стрелять по убегающим. Короче когда я до своей избы добрался, всё дымом затянуло, и сеновал занялся. Переступил я во дворе через простреленную тушку нашей хавроньи, и поплохело мне. Наша хата на самом берегу — как тростинку её очереди прошли.
Все четверо они лежали в светёлке возле печки — видать, в закутке спрятаться решили. Схватил я полено и, не помня себя, кинулся на тот катерок, что сквозь дым мелькал и кинулся.
Только не судьба мне была на том берегу умереть. В угаре не рассчитал я, оступился, и о своё же полено и приложился головой. Короче когда автоматчики зачистили имение, а потом и деревню — они меня нашли. Угар боя у них прошёл — вот они меня для начальства и оставили согласно инструкции.
Когда доставили в Москву и поняли что я немой — долго плевались.
Но потом к их начальнику отвели, и я ему жестами на перо и бумагу показал, столковались мы — описал ему, всё как было.
Полковник тот в затылке почесал, да и говорит, накладка вышла — по большому говорит счёту вы и невиновны — виноваты барин и управляющий.
А с тобой пишет что делать — отпусти мы тебя, ты опять сдуру с поленом кидаться начнешь. Я ему закивал — да начну, мол, и жестами показываю что, мол, и до самого царя доберусь — горло перережу. Полковник совсем пригорюнился, а потом ответил. Посиди, говорит у меня пока, а если мы твоих сатрапов до границы возьмем, я их так уж и быть к тебе в камеру на одну ночь посажу.
Ну а то, что немой не беда. У нас в РСС в третьем отделе спецрота создаётся сапёрно-деверсионная — поумнеешь, определим тебя туда, там и вашего брата берут.
Посидел денька три подумал да и согласился. Очень хотелось хоть до кого-то мне добраться, чтобы счёты свести за семью мою. Через три недели одиночки пригласил меня полковник к себе и подаёт контракт, я не мог поверить — взглянул вопросительно.
Полковник кивнул — взяли, мол, твоих. Подписал я и повели меня в большую камеру человек на тридцать.
Там они и сидели — помещик с родичами и управляющий. Сын его там был. Баба его и дочки, даже меньшая, — те ясно все со следами недавней пользованности, с чёрными списками не церемонятся. Злость меня взяла, почуял себя как хорёк в курятнике — силушкой меня бог не обидел, стал я шеи им сворачивать и сам как пьяный стал, как дикий зверь на них кидался.
А после сел возле двери и завыл, как выл наш пёс Тишка — мне было четыре, года и я очень гордился, что могу ему так, похоже, подражать.
Перед отправкой меня в общей день продержали — там от меня все шарахались, слухи распространялись быстро.
Через неделю я был на чёрном море в учебке. Там я следующие два года и провел. Учили нас крепко — без дураков. Всем было ясно, что нынешний царь — не его дед и потому Константинополь мы скоро возьмём.
Но в роте меня не любили, там половина была в норме, половина немых — и один я, считай, глухонемой.
Прозвища я им всем придумывал — надую щёки и пальцем у виска покручу и всем ясно, что это наш сержант. Глаз прикрою, и пузо обозначу — капитан.
Ну и сотоварищей ясно дело прозвищами не обидел. Не шибко меня и любили — ну хоть в спину не стреляли и ладно. А мечта у меня большая осталась — до зубного скрежета мне временами хотелось до царя добраться. Часто снеся, он мне — со смехом ставя крест на настенной штабной карте — где надпись была — Тресково.
Поэтому лямку свою я тянул исправно, с охотой обучаясь, всё новым и новым приёмам смертоубийства.
Но вот наступило первое июня 1887 года. Погрузились мы на торговые корабли и к Стамбулу двинулись.