Впрочем думать обо всех этих загадках Олегу не хотелось, да и не казались они ему такими уж интересными и принципиально важными. Заговаривать же обо всем этом с Патриком было явно не к месту и не ко времени — равно как и о том, зачем ему вообще Олег с командой понадобился. Так что оставалось либо тупо пялиться на проплывающие за иллюминатором красноватые барханы — ветер еще не стих, и красноватый песок от них стелился поземкой, закручивался дымками и вновь опадал — либо просто закрыть глаза и попытаться отключиться от всего этого безобразия. Поглазев на проплывающий мимо пейзаж минут пяток, Олег откинулся на спинку сиденья и совсем было уже наладился подремать.
— Твою же мать!..
Что-то в голосе пилота заставило Олега открыть глаза и моментально собраться. А тот на мгновение повернулся к Патрику — совсем молодой, безусый, чем-то смахивающий на Янека, только куда младше:
— Командир, не успеваем. Засекли… Их три звена.
— Так… — Патрик подался вперед, хлопнул Олега по плечу. — Извини, братуха, не знал, что так получится… Леваллуа, сволочь! Интересно, он знает, что ты здесь?.. — а потом повернулся к пилоту. — На прорыв. Высоту на минимум, скорость максимальная, боя не принимаем. Попробуем уйти.
Пилот безнадежно передернул плечами, не выпуская штурвала — и тут Олег с удивлением, как будто со стороны, услышал собственный голос:
— Нет. Курс и скорость — прежние.
Патрик уставился на него, даже рот приоткрыв. Ну вот куда я опять лезу? — с тоской подумал Олег. Три звена «ифритов» против одного нашего — тут исход может быть только один… «Или не только один», — вкрадчиво подсказал внутренний голос, и Олег с ним почти согласился. Не он — что-то в нем знало, чувствовало, что этот бой можно принять — и выстоять, даже победить, но вот откуда у него такая уверенность взялась, он бы ни за что сказать не смог — особенно учитывая то, что в тактике воздушного боя он разбирался еще хуже, чем в ПВ-физике.
Тем не менее он повторил:
— Курс и скорость прежние. Пусть перехватывают. Поглядим, на что они способны…
Видимо, Патрик тоже что-то этакое в Олеге почувствовал — во всяком случае, он резко кивнул и скомандовал пилоту:
— Делай, как он сказал. Остальным — сигнал.
Олег чувствовал на себе взгляды сидящих в катере — злые, обнадеженные, заинтересованные, скептические… Но возражать никто не стал — даже старый знакомец, наемничек белесый, ничего не вякнул, что само по себе удивительно… Ну в самом деле, ну куда меня понесло? — снова подумал он, коротко глянул на Джейн, а та улыбнулась ему все той же загадочной древней улыбкой. И Олегу на миг показалось, что из глаз этой девушки — любовницы, боевого товарища, советчицы с корявым языком глядит на него сама пустыня. Что ж, так — значит так, подумал он почти обреченно и прикрыл глаза.
Время словно растянулось — но не так, как в быстром режиме, когда ты живешь внутри тугого, напряженного ритма и приходится прилагать все силы, чтобы не вывалиться из него, не расшибиться о заполненный острыми гранями мир, не сжечь себя ненароком в этом ритме. Скорее, было это сродни тому ощущению покоя, вневременья, которое он испытал сегодня в бункере — ты плывешь по времени, как по реке с неспешным течением, и достаточно сделать несколько почти ленивых гребков, чтобы удержаться на месте… И он заговорил с пустыней.
Это неправильно, сказал Олег. Все неправильно. Я не должен быть так уверен в себе. Я не должен жечь бронеходы движением пальца. Я не должен в один шаг преодолевать километровые расстояния — да черт возьми, строго-то говоря, я и по Тропе не должен ходить! Я не могу играть на равных с тем же полковником Леваллуа или «ревизором» — меня просто не учили этому. В меня не должны верить так, как верят сейчас — я же не пророк, не герой, не гений. Это все не мое, все чужое, незаработанное… Я не хочу быть самозванцем.
Так не будь им, ответила пустыня. Из тебя сделали знамя, даже не поставив тебя в известность? Но у тебя есть свобода выбора — кого ты соберешь и куда поведешь за собой. Ты слышал музыку во всех, с кем встречался? Пришла пора учиться играть самому.
Я всего лишь человек, возразил Олег. И по большому счету правы те, кто считает меня посредственностью. Я боюсь той пустоты, в которую превратил свою жизнь.