Из всей команды, пожалуй, только Айра как следует с Тропой освоилась — ее Олег даже рисковал отправлять вперед в краткие разведвылазки. Джейн, конечно, тоже ориентировалась не хуже, но как раз-таки Айру следовало чем-то озадачивать постоянно, не давать замыкаться. Чем девчонке придется в итоге расплачиваться, Олег пытался не думать. Тут уж как повезет… Несколько успокаивало то, что Джордж, кажется, всерьез взялся ее опекать — хотя на маршруте какая уж там любовь-морковь…
Но «тропить», конечно, самому приходилось, и это подспудно выматывало, исподтишка вытягивало силы, так что последние двое суток и сам Олег был как в тумане, ничего толком вокруг не замечая. Собственно, выглядело это так: тряхнул башкой, на какой-то момент приходя в себя — а глядь, вокруг уже пустыня… В общем, в этаком состоянии немудрено на семьдесят кэмэ мимо цели промазать, что он с успехом и проделал. Или, может, это подсознание сработало? — мрачно сыронизировал Олег. Ненавязчиво так пытаюсь отдалить по максимуму этот самый Выбор — чую задницей, ливером, спинным мозгом и всей прочей требухой, в чем бы он там ни заключался, ничегошеньки хорошего некоему Панину Олегу по результатам не светит…
Олег в один прекрасный миг совершенно неожиданно поймал себя на мысли, что «Выбор» и «смерть» для него, оказывается, стали синонимами. Причем «смерть» совсем не подразумевала, что он, Олег, просто сдохнет или что его после этого сразу пристрелят. Скорее выглядело оно так, будто он, Олег Панин, перестанет существовать именно как Панин-прежний, а вот возникнет ли он в каком-то ином качестве — вопрос открытый. Логическому анализу подобные иррациональные выверты не поддавались, так что Олег плюнул, выкинул все это из головы и категорически запретил себе впредь об этом думать.
А к этому убежищу их вынесло где-то за час до начала «султана», когда раскаленный ветер уже гнал красную песчаную поземку и заставлял прикрывать лицо. Действительно, проперло — иначе б оставалось только пропадать бесславно, и Олег бы себе столь дурацкого завершения всей этой эпопеи даже после смерти бы не простил… Впрочем, последние часы пути он помнил разве что фрагментами и крайне смутно, а едва за ними закрылась тяжелая стальная дверь — как в бомбоубежище, блин! — все, завод кончился окончательно, и он отключился прямо там, у этой самой двери.
Так что сейчас, продрыхнув с полсуток, он чувствовал себя… ну, пусть не свежим и бодрым молодцем с вербовочного плаката, но по крайности вменяемым и дееспособным. И даже какое-то время потратил вполне себе с пользой: разговорил наконец-то Джейн, продравшись через всевозможные «я не умею объяснять», «а что тут рассказывать?» и «это все равно неважно».
Он легонько потерся щекой о волосы Джейн. Да, ничуть она не соврала: при всех ее несомненных достоинствах, рассказчик из нее был просто ужасный. Она постоянно отвлекалась на какие-то ненужные совершенно подробности, раздувая из них целые истории, и приходилось мягко возвращать ее к основной теме. Она могла ни с того ни с сего вдруг начать рассказывать о каком-нибудь мелькнувшем на заднем плане персонаже, излагая его жизнь чуть ли не с самых пеленок — с комментариями. Она могла из-за случайного упоминания — ей же! — беглого романа между тем-то и той-то пуститься в отвлеченные рассуждения об отношениях между мужчиной и женщиной. Она могла… Да до фига чего она могла, кроме одного: четко и внятно излагать события. Часа через четыре Олег уже чувствовал, что глаза у него съезжаются к переносице, а мозг полностью в фарше.
Надо сказать, что Джейн в процессе повествования вымоталась не меньше — и стоило Олегу перестать задавать наводящие вопросы, тут же мирно закемарила. Олег осторожно поерзал на неровностях матраса, стараясь устроиться поудобней, тихонько пробормотал себе под нос:
— А потом настало утро, и она прекратила дозволенные речи…
Теперь предстояло выудить из всего этого потока сознания крупицы действительно нужной информации и сложить их воедино. Он прикрыл глаза и постарался какое-то время не думать вообще ни о чем, полностью раствориться в окружающем мире, стать пустотой… Получилось даже лучше обычного, как-то подозрительно легко и быстро, но Олег пока принципиально не стал заморачиваться на этом. Он просто лежал и наслаждался пустотой, слушал завывающий на разные голоса ветер за бетонными стенами — и наконец начал различать в нем музыку. Непривычную, непохожую на что-либо слышанное ранее — что-то сродни той мелодии дождя и лесного шума, которую он «слышал» в Вундерланде у оборотня. К этой мелодии было трудно привыкнуть, но ему удалось поймать ее неспешный вроде бы, завораживающий ритм и полностью в него погрузиться, и он позволил музыке нести себя, как реке.