— Садись, — сказала Аня, не обращая на него внимания.
Я, пожав плечами, сел.
— Знаешь, Верезин, — строго начала Аня. — У меня вчера была Ира и все рассказала.
Я вспыхнул и встал. Аня, подняв голову, приказала:
— Иди к директору и пожалуйся. Что, в самом деле, творится в этом классе! Суд Линча какой-то!
— Не буду жаловаться! — сердито ответил я, отвернувшись.
— Почему?
— Потому!
Я был страшно зол на Мальцеву. В эту минуту я почта не понимал, как она могла мне так нравиться раньше. Сейчас я ее ненавидел, наверное, даже сильнее, чем Серёгу, который меня бил. Еще неизвестно, что более жестоко: нанести рану или посыпать ее солью.
— Никогда не буду фискалом, — угрюмо сказал я, по-прежнему глядя в сторону. — Захочу, сам им отомщу.
— Ух ты какой! — сказала Аня и ласково засмеялась. — Только не обижайся, пожалуйста. Чего ты встал?
— А чего мне сидеть?
— Ну садись же! — прикрикнула Аня и потянула меня за рукав. — Может, я хочу с тобой поговорить. Все-таки вы, мальчики, странные люди. Его обидели, а он не хочет жаловаться. Садись же, тебе говорят!
Я почувствовал, что Анина власть надо мной крепче, чем я думал. Мне как-то сразу расхотелось сопротивляться.
Я сел. И только постарался, чтобы лицо мое было холодным и ничего не выражало.
— Воркуют, как голуби мира, — глупо сострил от доски Синицын.
Но ребята все равно засмеялись.
Аня упрямо дернула подбородком, как всегда, когда делала наперекор другим.
— Хочешь, я расскажу, как кончилась история с железом? — ласково спросила она.
— Хочу, — смущенно пробормотал я. И вдруг так обрадовался, что мне захотелось показать Синицыну язык.
Вот что рассказала мне Аня.
Когда ребята вчера собрались в гардеробе, настроение у них быстро переменилось. Они топтались у вешалок и не знали, что делать. Потом Мишка со злостью сказал, что, сорвав урок, они поступили как жалкие пятиклассники. Он, как комсорг, просто возмущен этим.
— Ты ведь тоже ушел! — крикнули ему.
— И больше всех виноват! — буркнул Мишка. Он предложил пойти к директору и признаться во всем. — Пусть наказывает, как хочет, но такого классного руководителя нам не нужно.
Вячеслав Андреевич терпеливо выслушал делегатов и сказал:
— Ну что ж, дело ясное. Урок вы сорвали, и теперь будем вас наказывать.
— Правильно, — твердо сказал Мишка.
— Жестоко наказывать. Так?
— Зачем жестоко-то? — уныло спросил Кобра.
— Об этом мы больше не говорим, Борисов, — сказал директор. И вдруг разозлился. Он стал кричать на делегатов, что мы мальчишки, не умеем держать свое слово и что нам нельзя доверить серьезное дело.
Получалось, что Вячеслава Андреевича огорчил не сорванный урок, а то, что мы не пошли в райсовет доказывать свою правоту с железом.
Странный он был человек, Вячеслав Андреевич. Никогда нельзя было угадать, за что он на тебя нападет. Зато такого директора не было ни в одной из соседних школ.
После переговоров с директором ребята встревожились. Оки решили сейчас же всем вместе пойти в райсовет и выяснить наконец, кто же был прав с железом.
В райсовете над всей этой историей долго хохотали. Нашего управдома там сейчас же окрестили «железным Петровичем» и сказали, что объявят ему выговор. А насчет железа обещали ходатайствовать, чтобы из него сделали вертолет.
Класс почувствовал себя победителем. Теперь уже бояться было некого. С железом наша взяла верх. Правда, мы сорвали урок, но ведь сами же в этом сознались (у Вячеслава Андреевича было такое правило: сознался — половина вины долой). Ребята договорились: если от нас уберут Геннадия Николаевича, мы станем просто идеальными…
Я очень ясно представил себе, как все это происходило. Вот ребята тянутся к школьной калитке. Борисов, у которого нелады с физикой, говорит:
— Не успею задачи решить… — И тут же машет рукой. — Наплевать!
— Зачем наплевать? — на ходу оборачивается Мишка. — Хочешь, сегодня вместе физику сделаем?
Кто-нибудь вспоминает, что в кармане завалялись семечки, и раздает их по две-три штуки каждому. В райсовете ребят пропускают в кабинет без очереди. Секретарша докладывает:
— Иван Иванович (или Сергей Сергеевич), к вам восьмой «г».
Председатель райсовета откладывает папки с бумагами и поднимается навстречу:
— Ну, здравствуйте, восьмой «г»!
После всего этого не хочется расставаться. Ребята, которым пора сворачивать в свой подъезд, медлят и в конце концов проходят мимо. Все чувствуют себя празднично. И кажется, что восьмой «г» теперь уже навсегда останется таким дружным.