Работать без освещения стало уже трудно. Нас с Серёгой послали в кладовую за времянкой (времянка — это переносная лампочка на длинном шнуре, который можно подключать прямо к распределительному щиту).
С нами хотела пойти Аня. После нашего разрыва она не раз искала случая воскресить умершую любовь. Но я этого не хотел. Мы с Серёгой заявили, что обойдемся без девчонок. Аня надулась и угрожающе проговорила:
— Ну ладно!
Кладовая, куда спускались мы с Серёгой, помещалась на первом этаже, в чуланчике под лестницей.
Мы чувствовали себя очень усталыми, но это нас только веселило. Мы шли и дурачились. Серёга делал вид, что у него от усталости подкашиваются ноги. Я от души хохотал, будто это и в самом деле было очень смешно. Вообще в эту минуту мне казалось нелепым, что мы не только не проводим свободное время вместе, а, наоборот, часто ссоримся.
— Гарька, — вдруг сказал Серёга мрачным голосом, — я сейчас, наверное, умру. Переутомился. Есть такая болезнь, знаешь?
— Знаю, — сказал я, уже начиная смеяться.
— У меня есть предсмертное желание. Знаешь, какое?
— Чтобы первая лампочка зажглась, — догадался я.
— Я мечтаю пожрать, — сказал Серёга.
Я расхохотался и сказал:
— А я — поспать.
— Ты интеллигент, — сказал Серёга. — Пожрать — это законно.
— Помнишь, — сказал я, — как мы у тебя картошку лопали?
— Не искушай! — смеясь, крикнул он. — Хорошая была картошка. А помнишь, как булку наворачивали, когда ты из дома ушел?
— А помнишь, — сказал я, давясь от смеха, — как ты Геннадичу сказал, что тебя в классе нет?
Серёга с удовольствием захохотал и спросил:
— А это помнишь?
Он сбежал на лестничную площадку, зашатался как пьяный и растопырил руки, приговаривая заплетающимся языком: «Крошка, бай-бай!» Потом он крикнул, подражая моему голосу: «Негодяй!» — и ударил себя в зубы.
— Ты просто артист! — закричал я в восторге.
— Серьезно, Гарик, — сказал Серёга, перестав смеяться. — Я тогда порядком струхнул.
— Ты преувеличиваешь, — сказал я, млея.
— Сам дурак! — сказал Серёга. — Ты его все-таки здорово двинул. Мы с Мишкой потом даже жалели, что ты с нами поссорился.
— Это вы со мной, — возразил я счастливо.
— Ты заметил, — спросил Серёга, — что я к тебе все время мириться набивался?
— Заметил, — ответил я, хотя ничего подобного мне и в голову не приходило. Гордый Серёга, видимо, делал такие попытки примириться, которые можно было разглядеть только в микроскоп. — Я заметил, но не понял.
— Я думал, ты не замечаешь, — тоже счастливо сказал Серёга.
Снизу на весь пустой, гулкий дом раздался голос Гуреева:
— Верезин! Гарька! Верезин!
— Чего ты орешь? — сердито крикнул я, перегнувшись через перила. Мы стояли на площадке второго этажа.
— Григорий Александрович приехал! — прокричал Сашка. — Тебя зовет!
— Григорий Александрович? — радостно удивился я. — Зачем?
— Со мной и с тобой поговорить хочет! Давай быстрее!
— Сейчас! — сказал я. — Передай, что я сейчас!
— Ладно! — отозвался Гуреев. — Только быстрее!
Внизу хлопнула парадная дверь.
В другое время меня, может быть, смутило бы, что Званцев хочет разговаривать со мной на виду у всего класса. Но сейчас у меня было такое настроение, что приезд Григория Александровича показался мне просто дополнительной радостью. Было очень приятно, что в такую минуту все мои друзья собираются возле меня.
(То, что Званцев — настоящий друг, я понял в тот вечер, когда он приехал к нам домой по моему вызову. Чтобы успокоить меня, он сразу позвонил в милицию и соврал, что это говорят из газеты. Ему ответили, что Марасана будут судить за хулиганство. Он получит пятнадцать суток. Ни о какой клевете на невинного школьника там и понятия не имели. Что же касается моих преступлений, о которых я рассказал вскользь и очень осторожно, то Григорий Александрович весело посмеялся над ними. Почти каждый мальчишка — а уж он-то их знает достаточно — вытворяет что-нибудь в этом роде. Я успокоился и дал себе клятву когда-нибудь оказать Званцеву равноценную услугу.)
Доставая из кармана ключи от кладовки, я попросил:
— Серёга, найди пока времянку. Я мигом.
— Ты пойдешь? — спросил Сергей изменившимся голосом.
— А что такого? — удивился я.
— Комсомольское собрание забыл? — угрюмо спросил Серёга.
На лестнице быстро темнело. Может быть, от этого лицо Серёги выглядело особенно сердитым.
— При чем тут комсомольское собрание? — беспечно сказал я. — Я же не тренироваться иду, а только поговорить.