— Не боитесь?
— Не боимся.
— А ну-ка, ребята, начинай! — крикнул Ванька.
И, понемногу спускаясь с горы, боковцы начали обстрел Митькиного отряда. Отряд тоже отстреливался, но отступал к ручью. Когда боковцы спустились больше чем на полгоры, Митька, как было условлено, крикнул «Бей их!» и кинулся на гору.
Боковцы не успели еще сообразить, откуда у Митьки появилась такая безумная смелость, как Мишка сзади налетел на Ваньку, а Ерошка — на Кондрата. Сцепившись руками, они упали и кубарем покатились к Гнилому ручью. Рядом с Мишкой и Ванькой, поблескивая золоченым якорем и пуговицами, катился Мишкин капитанский картуз. Под горой Мишка, изловчившись, сел на Ваньку верхом и торжествующе крикнул:
— Жизни или смерти?
Вместо ответа Ванька приподнял голову и укусил Мишкину руку.
— А, ты еще кусаться! Стой же…
И Мишка Ванькиной же рукой хотел ткнуть ему в зубы.
Вдруг Митька крикнул:
— Федот!
С горы донесся топот тяжелых сапог. Мишка бросил Ваньку и что есть духу пустился бежать. Он слышал, как настигали его грозные Федотовы сапоги. Он уже хотел закричать «мам», как неожиданно у самой перекладины, которую Мишка пробежал в два прыжка, шаги сразу оборвались и что-то грузное шлепнулось в ручей. Донеслась ругань Федота. Мишкины товарищи стояли на Кобыльих буграх под грушей и смеялись. Митька кивал Мишке рукой и кричал: «Не беги! Не беги!» Мишка остановился и оглянулся назад. Федот стоял у ручья и пучком сорванной осоки вытирал сапоги. «Должно, поскользнулся на перекладине и в грязи искупался», подумал Мишка и вдруг увидел: Федот бросил осоку и поднял Мишкин картуз.
— Вот пусть теперь мать придет за картузом! — крикнул Федот и, будто сапожной щеткой, принялся чистить картузом сапоги.
— Ладно, ладно!.. Чисти, чисти!.. — угрожающе крикнул Мишка. Но в голосе его чувствовалась дрожь близких слез. В картузе он собирался с осени ходить в школу.
Волшебный камень
Заметив, как Мишка, Митька и Петька мелькнули меж желтых шляпок подсолнечника и скрылись за плетнем, ученик кузнеца Афанас, будто кошка к добыче, подкрался к плетню и присел по другую его сторону. За плетнем тихим голосом, подделываясь под голос своей матери, говорил Мишка:
— Отчего жизнь тяжелая? А вот отчего, рассказывала мать. Давным-давно это было. Летели над нашей деревней две птицы: вещун-птица и птица-счастье. И говорит вещун-птица: «Сестрица, я уморилась, давай сядем отдохнем». — «Тут люди злые, — говорит птица-счастье, — они убьют нас. Летим дальше». Но у вещун-птицы уже не было сил лететь, и она опустилась на поле за опушкой леса. Заметили это злые люди, схватили кто оглоблю, кто вилы, кто дубье — и туда. Прибегают — сидит птица большая, красивая. Глаза жалостливые, клюв открытый, часто дышит. Убили люди вещун-птицу и съели… А птица-счастье и посейчас высоко кружит в небе, — продолжал Мишка. — Изморилась, изголодалась и все кружит, все ждет вещун-птицу. Летом в тихую ночь иногда бывает слышно, как она тонким, жалостливым голосом зовет: «ку-ум», что на их языке означает «сестра».
— Я раз слышал, — сказал Петька.
— Слышал он! — иронически заметил Митька и улыбнулся.
— Вот крест божий, слышал! — вскипел Петька и перекрестился. — С отцом на сеновале спал, а она — как будто из глубокого колодца: «ку-ум…»
— «Ку-ум»… То, должно, в животе у твоего отца…
— «В животе»… Ты думаешь, я не разобрал бы где!
— Ну ладно, может и слышал, — оборвал спор Мишка. — И вот, — тянул он нить материнского рассказа, — если б села птица-счастье на наши поля да ублаготворить ее как следует: покормить отборным пшеничным зерном, напоить студеной водой, — пошла б у нас опять довольная жизнь. У каждого была бы корова, лошадь, овцы, свиньи, и каждый бы день ели белые пироги с молочной кашей.
— Ну, а как же ее сманить? — спросил Митька.
— Я знаю как: пойдем у Ермила накрадем пшеницы, наберем из Плакучего ключа ведро воды, вынесем в поле и поставим, а она и сядет, — предложил Петька, никогда ни о чем долго не задумывавшийся.
— Дюже много ты знаешь! — недружелюбно бросил Митька: ему не нравилось, когда Петька — он был на два года моложе — перебивал разговоры старших. — Ты лучше слушай, что тебе говорят старшие…
Петька потемнел и замолчал. Афанас покрутил головой и улыбнулся.
— Пшеницей ее не сманишь, — возобновил прерванный рассказ Мишка. — Сманить ее, мать говорила, можно только волшебным камнем, который в ночи сияет. В камне том большая сила заключена. Вот наведи его на сухой кол и скажи: «Кол, кол, развернись могучим дубом!» — и кол сразу развернется могучим дубом.