И с осени Филиппа решили отдать в учебу к резчику-позолотчику.
И отдали бы, если бы не осинник и не игумен Варфоломей.
Как-то отец пришел из лесу невеселый и молчаливый.
— Ай что вышло? — с тревогой спросила мать.
— Приезжал игумен и спрашивал, куда девался осинник, что в вершинке вдоль Плакучего ручья рос.
— А куда ж он девался? — строго спросила мать.
Отцова служба особых прибылей не приносила. Мать попрежнему ходила на поденную работу. Но той бедности, которая была после пожара, уже не стало. Ребятам справили кое-какую одежду, Филиппу купили сапоги. В дровах никакой нужды не было: весь валежник был в распоряжении отца. Сторож, по уговору, пользовался сеном с лесных полянок. Потерять такую службу — значит вернуться к прежним злым дням.
— Куда ж он девался? — повторила свой вопрос мать.
— «Куда»… Сама знаешь куда… Осиновцы и разореновцы, как коршуны, вьются возле леса.
— Что ж, вы трое стережете и еще две собаки с вами — и устеречь не можете!
— Поймал я намедни Трофима Галкина… Может, знаешь, в Осинном возле церковной сторожки кособокая избенка? Семена Савушкина родня, — пояснил отец.
— Ну?
— Поймал его… Вижу, перепугался насмерть. Ноги, руки трясутся, сам бледный, как мел. «Не погуби, — говорит, — Гаврилыч… У тебя у самого дети… Век буду бога молить…»
— Отпустил? — нетерпеливо перебила мать.
— А что ж с него, последнюю шкуру драть?
— Зачем непременно шкуру! Порубку отобрал бы, а самому ружьем погрозил. Небось, в другой раз и сам не пошел бы, и другие побаивались бы. А ты, небось, и порубки не отобрал.
— Да там этой порубки было пять осинок… И потом, знаешь, как я сам бывало у Ефрема просил, а он не давал… Э-э… — И отец махнул рукой.
— То-то вот мы жалеем, а нас, небось, никто не пожалеет, если прогонят из сторожей.
Дело с Трофимом было, собственно, несколько не так, как рассказал отец. Одного Трофима отец застал за порубкой не «намедни», а гораздо раньше. «Намедни» Трофим поймался уже второй раз, и не один, а с четырьмя односельчанами. В этот раз Трофим не только не дрожал, а, увидев Ивана, улыбнулся, как старому приятелю, и почему-то вполголоса сказал:
— Гаврилыч! Мы не боле как по три жердинки.
— Ведь это ж не мой лес…
— Да вот то-то ж, что не твой… На чорта им, монахам, лес… Их дело молиться о спасении души.
— Меня за это ведь и прогнать могут. Варфоломей предупреждал.
— Да ведь мы, Гаврилыч, не как зря рубим — мы рубим, чтоб тебя не подвести, под самый корень, и листом засыпаем. И не подряд, а прорежаем…
— Прорежаете… Лесоводы… Вершинку начисто проредили.
— Гаврилыч, то не мы… Вот тебе крест святой — не мы. Мы этого не дозволим.
— И приехали днем, чтоб все видели, что я не стерегу, а торгую лесом либо раздаю его, как Филарет милостивый…
— Вот это, — оглядел Трофим товарищей, — правда оплошка. В другой раз, Гаврилыч, мы в полночь нагрянем…
Но Яшкину уже больше не пришлось иметь с ними дело. Игумен Варфоломей привез нового сторожа.
Много планов перестройки жизни было обсуждено на семейном совещании Яшкиных. Присутствовавший на нем в роли советчика Семен Савушкин предлагал пока ничего не предпринимать, а составить жалобу архиерею. В жалобе изложить дело, как оно есть: крестьянам, мол, нечем топиться, они не могут не только избы построить, а даже клеть какую-нибудь слепить; монахам лес без надобности, и им отпустятся большие грехи на том свете, если они отдадут лес крестьянам.
Мишке этот план очень понравился. Отец и мать молчали. Филипп же почему-то улыбнулся.
— И вот, гляди, как раз по-моему дело обернется, — сказал Семен Филиппу, — и мы тебя направим в резчики-позолотчики.
— Сколько я знаю, монахи только принимают дары, а чтоб раздавали — этого не было слышно, — заметил Филипп.
— Да это верно, — согласился Семен, — только давай напишем все-таки такую просьбу… Что оно будет…
На этом совещании, Мишка заметил, ни с одним планом Филипп не соглашался.
— Ну а что ж, по-твоему, надо делать? — спросил Филиппа Семен.
— По-моему, вот что надо делать: обзаводиться лошадью, плугом, бороною, телегою да брать в аренду землю.
— Это б хорошо, да разве, сынок, за пальцы купишь все это? — заметила мать. — На это худо-бедно надо рублей пятьдесят.