— А что ж он на улице срамил мою елку! Мне Митька все рассказал. «Уж там и елка, — говорит, — три копейки вся стоит… Сосновая ветка, а на ней две мучные конфеты и пряник. Копеечную свечку на четыре части разрезал — вот тебе и все свечи». Митька ему говорит: «А золоченый орех?» А он: «Ну, один только золоченый орех… Мне бы отец захотел — не такую елку сделал, а за три рубля, как в городе…» А отец где?
— Отец пошел в Софрониевский монастырь. Дед Ефим угорел в своей сторожке и умер. Так вот отец и пошел к игумену, может его вместо Ефима сторожем назначат.
— Тогда мне отец на тот год настоящую елочку срубит и принесет.
— Обязательно принесет.
Вот уже две недели, как Мишку валяет хворь. Губы у Мишки запеклись, голова отяжелела.
Мишку уморил длинный разговор, но, передохнув немного, он продолжал:
— У меня хоть такая есть елка, а у него никакой… Богачи… Поверни меня на другой бок и принеси елку.
Мать осторожно, будто боясь рассыпать, повернула Мишку, поправила лоскутное одеяло и принесла елку.
На елке висела длинная палочка-конфета в желтой обертке, с махрами по концам, розовая кукла-пряник и несколько переводных картинок. Венчал елку золоченый волошский орех.
Исхудалой ручонкой Мишка достал золоченый орех, осмотрел его и спрятал под одеяло.
— Елку отнеси назад, — сказал он.
Мать отнесла и поставила елку на столик-косячок под образами. Мишка сначала задумался, а потом на лице его проступила улыбка.
— Картинки и гостинцы поделю ребятам, — сказал он, — а орех оставлю себе. Целый год играть им буду. Есть ни за что не стану.
— Ты у меня хороший, добрый, — провела мать ладонью по лицу Мишки: — ты орех этот отдай Петьке, а я тебе другой, еще лучший куплю.
— Мне лучшего не надо. А соломы я тебе, как поднимусь, так на улице насобираю.
На дворе послышался частый скрип снега, кашель и детские голоса. В хату вошли ребята, обили о порог снег, поздоровались, постояли.
— Выздоравливаешь? — спросил Митька. И, не дождавшись ответа от Мишки, который безучастно глядел в землю, начал рассказывать, какие произошли новости: — Лед на речке замерз, чистый, как стекло…
— И видно, как рыбки под ним плавают, — вставил Сашка и удивился: — Как они там не подохнут!
— «Как, как»… Они же рыбы, а не человек, — деловито, как старший, пояснил Митька.
— А чижей ловите? — спросил Мишка.
— Чижи в ольхе засели, не летят к нам… А вчера я синицу поймал.
Мишка любил птиц, знал их нравы, и разговоры о них были для него самыми приятными и волнующими.
— Лесовая? — спросил Мишка.
— Нет, простячка… Вырвалась она у меня в хате из рук, — продолжал рассказывать Митька, — и как ударится грудью о стекло — так вверх ноги и задрала. Я ее скорей слюной отпаивать.
— А она как укусит его за язык! — расхохотался Сашка.
— Смех… Тебе б так, — недовольно взглянул на Сашку Митька и показал Мишке язык, на котором действительно от укуса осталась красная точка.
Должно быть, долго бы шла беседа о птицах, но в разговор вмешался Петька, до того стоявший в стороне и рассматривавший на стенке фотографические карточки.
— А мне отец захочет — канарейку купит, — сказал Петька.
— Купит… — иронически протянул Митька. — Он скорей удавится, чем купит.
— А уж твой отец, — сморщил лицо Петька: — «Кхи, кхи»… чахоточный…
У Митьки злобно заблестели глаза и передернулись губы:
— Помещичий холуй — вот кто твой отец! И ты, как вырастешь, холуем будешь.
— А твой… А ты… — подбирал и никак не мог подобрать обидных слов Петька.
— Что мой? — поднялся Митька и вызывающе подступил к Петьке.
Между ребятами, наверное, произошла бы драка, но тут вмешалась Мишкина мать.
— Каждому свой отец хорош, — сказала она, став между Митькой и Петькой. И чтобы окончательно потушить раздор, она принесла Мишке елку и спросила: — Может, будешь делить гостинцы?
Ребята смолкли. Мишка попросил нож, разметил и разрезал на четыре части пряник и конфету, разложил их на четыре кучки и к каждой кучке добавил по четыре переводные картинки.
— А где же орех? — угрюмо спросил Петька.
— Орех… Вот он, — показал Мишка из-под одеяла золоченый орех и снова спрятал его.
— Орех пусть ему — он хворый, — поспешно заметил Юрка.
Он до этого стоял в сторонке, ничего не говорил и все время не спускал с Мишки глаз, будто видел его первый раз в жизни.
— Я этого не хочу, — указал Петька на гостинцы и обиженно положил в рот палец.
— Почему не хочешь? — встрепенулась мать.
— Я орех хочу.
— Ну дай ему, Миша… Я в город пойду, два тебе куплю.
— Не дам… Поверни к стенке, — сердито сказал Мишка матери и крепко зажал в руке орех.
— Орех ему… Орешистый какой! — бросил Митька.
Петька вышел, сердито хлопнув дверью. За ним выбежала мать. А потом, пошептавшись, выбежали и ребята. Мишка сомкнул горячие веки. За время болезни он привык к одиночеству, к разговорам с самим собой. Ему вспомнился колядный стих, с которым он собирался на Новый год итти по хатам колядовать.
С колядой итти не пришлось. Но Мишка представляет, что будто все же он ходит по деревне. Через плечо у него большая сумка. А в сумке смесь разного зерна: гречихи, проса, вики, овса. Он по-мужичьи берет горсть воображаемого зерна, ходит по хате деда Акима и приговаривает: «Ходителя, на Василия, носим пугу гречаную, а другую — просяную. Уроди, боже, жито-пшеницу, всяку пашницу. В поле — зерно, в доме — добро, в поле — колосится, в доме — пирожится…»
Бескровное лицо Мишки подернула улыбка. «Как это пирожится? — удивляется он. — Должно быть, целая хата пирогов…»
И Мишке представляется набитая пирогами хата. Пироги сложены в штабель. Все они маленькие и остроносые. Глаза — как изюминки. И все, как две капли воды, похожи один на другой…
В сознание Мишки на миг ворвался было стук двери и сразу же потонул в волшебной дреме. Пироги слились в один большой пирог. У пирога вздутый живот, похожие на чернослив глаза, жирные щеки и тоненькие, словно кочерыжки, ноги. Лицо насупленное, во рту палец. «Да это же Петька!» узнает Мишка. И вдруг слышит, как в руке у него зашевелился золоченый орех и голосом, похожим на голос матери, просит: «Пусти… Пусти…»
Мишка разжимает руку, и — вот чудо! — у ореха появились ноги, руки. Орех улыбнулся золотой улыбкой, подморгнул, покрутил кулачками, похожими на жолуди, и начал надсаживать Петьку под самые «микитки». Петька схватился за живот, заплакал и убежал.
— Вот молодец! — кричит Мишка золоченому ореху.
Орех поклонился, опять хитро подмигнул, проворно закружился и исчез…
Мишка тревожно просыпается и начинает шарить под одеялом.
— Тебе пить? — спрашивает мать.
— Орех пропал… — плача, протянул Мишка.
Мать суетливо порылась в постели, заглянула под кровать и недоуменно пожала плечами:
— Где же он?.. Не мышь ли под печь утащила?.. — И равнодушно добавила: — Ну ничего, я тебе другой куплю.
— Я этот хочу! — простонал Мишка.
— Завтра найдем и этот, — успокоила мать. — Вишь, темно. А у нас нынче тепло будет. Я от Ксенофонтовых принесла целую связку соломы…
Мать пододвинула к огню солому и продолжала:
— А раз на Новый год тепло, весь год будет тепло. Старики так говорят: «Если на Новый год в семье лад, весь год будет лад»… Хочешь, я тебе сказку расскажу?
— Про Новый год знаешь? — сквозь слезы спрашивает Мишка.
— Знаю.
— Почему он новый и почему бывает золоченый орех?
— И про золоченый орех…
Мать опять пододвинула солому, вздохнула и начала:
— Плохо, значит, жилось бедным людям на свете: топить нечем, есть нечего. Вот они думали-думали, как им быть, и надумали: послать трех стариков к царю Берендею рассказать ему о тяжелом мужицком житье-бытье. Взяли старики по посоху, положили по куску хлеба за пазуху и пошли путем-дорогой. День идут, другой идут, неделю идут и вот видят: стоит серебряный лес, а в том серебряном лесу перламутровый дворец огнями сверкает. А вокруг дворца — густой орешник. И висят на том орешнике золотые волшебные орехи. Вот сейчас они блестят, а потом померкнут…