- Продемонстрируйте статус.
- Какой статус? Я вот, из дома иду...
- На вас жалоба поступила. Есть подозрение, что вы мастак.
- А это что, плохо?
Человек в камуфляже даже фыркнул.
- А то сами не знаете. Так... я что-то не понял?
- Да, дома, дома документ! - изобразил почти искренне негодование Миша. Показывать тут свой паспорт было нецелесообразно, а иного определения чуждого понятия "статус" он представить даже не мог.
Полицейский посмотрел на него, как на конченного идиота. Как смотрят на зарвавшихся шутников или городских сумасшедших:
- Руку покажите.
Миша продемонстрировал открытую ладонь и через минуту уже шёл, сопровождаемый мрачным стражем закона в так называемый "Банк порядка", для выяснения личности.
- Куда ты без штампа? Больной что ли? - ворчал полицейский по дороге, а Миша, словно сомнамбула, плёлся ему вслед, всё ещё до конца не понимая, чем может грозить для него это задержание. Он ещё любовался городом, считая его чуть ли не своим детищем, крутил головой в разные стороны, заглядываясь то на вензеля бронзовых букв над булочной, то на скачущих через скакалку девчушек. На одной улице стена одного из домов оказалась непривычно однотонной, серой, и полицейский, сопровождавший Мишу, нехорошо скрипнув зубами, остановился. Достав из кармана широких форменных брюк рацию, он прошелестел в неё:
- Центр, я семнадцатый. На Красноосинской тридцать шесть портал закрылся. Опять мастака прошляпили? Пришлите одного на восстановление. И чётче там, народ страдать не должен. Да, знаю, что сами с усами, а всё же.
- Чего там? - Миша не смог сдержать любопытства.
- Чего-чего. Мастак откинулся. Теперь все его врата перерисовывать будут. Ладно - на моём участке только одни. А коли много? Люди же путаться станут. Непорядок.
- А...мастаки, это те, кто рисует?
- Нет, пляшут. Ты вообще откуда такой свежий выискался? Без печати. Ладно, посидишь у нас до завтра. Там комиссию соберём и определим призвание.
- Как определите?
- Как-как - по радужке. Как будто... А, ну да, - полицейский сочувственно мотнул головой, - Если мастак - рисовать будешь, воин - к нам или на рубежи, если серый - потенциал нации трудом крепить. От каждого - по способности. Каждому - по статусу.
Комната с решётками на окнах, в которой заперли Мишу, больше походила на номер в гостинице. Заправленная постель, что-то типа герани с розовой шапкой на подоконнике, столик с графином воды. Ему даже принесли ужин, так что чувствовал он себя почти комфортно. Красочная улица шумела своим многоголосьем прямо за занавеской, и Миша долго смотрел на неё, пока не надоело. Оставалось всё же понять, хорошо быть в этом мире мастаком или не очень. И вообще понять, нравится ли ему этот мир.
- Миш! - стук в окно прервал размышления.
Та самая девчушка, которой он дал печенье. Из его мира. А он... Он даже имени её не спросил.
- Да.
- Твой рюкзак. Тут я это... посмотрела. Но кроме печенья ничего не взяла.
- И мелки?
- Ага. Тут. Я за них и толкую. Если портал нарисуешь на стене - выберешься.
Выбраться. Как он сам-то де дошёл до этой светлой мысли? Сметливая пигалица оказалась куда практичнее экономиста-недоучки. В своих силах он был уверен, а город... он ведь его уже рисовал, рисовал вот совсем недавно, так что следы краски, наверное, ещё были видны на оставленной у портала рабочей куртке.
- Дай только баллончики и ... беги на площадь, я скоро.
Энтузиазм охватил пожаром. До этого Эпштейн вёл себя, словно ватный, подчиняясь полицейскому на автопилоте, подчиняясь просто потому, что был к этому привычен, всегда доверял внутренним органам и подсознательно ждал от них лишь гуманизма и справедливости. А теперь он внезапно понял, что надо бежать и именно побег, это "ослушание крайней степени", может стать единственным, что позволит ему остаться самим собой. Ведь соберут завтра комиссию, поставят диагноз и всё - отцифруют и приставят куда-нибудь писать порталы, пока не встретишь глубокую старость с кисточкой в руках, прикованный к своему последнему переходу. Убедившись, что за ним никто не подсматривает, Мишка уже привычными мазками создал на девственно чистой стене контур. В контур он вписал уже виденные дома под черепицей и покрытые изразцами тротуары, запомнившиеся с одного взгляда красочные переходы. Только в одном месте возникла заминка - Мишка минут восемь прикидывал, какого же оттенка должна быть в лучах заходящего солнца штукатурка той стены, которая осталась чистой после исчезновения портала после смерти мастака. Пару раз пришлось ретушировать, но, наконец, портал ожил.
Мишка уже, наверное, успел к этому моменту привыкнуть к тому, что его картины "живые". Поэтому он отнёсся к случившемуся по-будничному - аккуратно собрал все до последней крошки мелки с покрывала кровати и перекинул ноги на другую сторону. Погостили - пора и честь знать. Провести ночь в КПЗ, хоть и гостиничного типа, уже не хотелось.
Девочка, которую, как оказалось, звали Настей, была уже тут. Миша ещё не успел оглядеться, как она уже дёрнула его за рукав и резко потащила в сторону.
- Давай отсюда. Тебя ж ловить будут, увидев проход.
Мишка и сам понимал, что будут. Казавшийся почти добродушным местный страж закона мог, осерчав на побег, показать при розыске сбежавшего и высокий профессионализм. Чем чреваты мастакам побеги Эпштейн не знал, но уж что его точно идентифицируют именно как художника, сомнений не оставалось.
Переходов через пять, когда, казалось, их можно было уже найти разве что по наводке сотового, Настя с недетской серьёзностью посмотрела снизу вверх на Михаила: