За ротондой — стройные деревья с желтыми листьями, опадающими на землю; сквозь их стволы — просвет моря; а над морем — голубое небо с золотистыми облаками.
«Пам-пам-пам парарам! Парарам! Пам парарам пам пам!» — играл оркестр.
Мимо прошли две девушки в красных платьях; к ним приблизились двое молодых солдат в голубой форме; они рассмеялись, разбились на пары и ушли, держа друг друга под руку. Две крестьянки в смешных соломенных шляпах чинно провели под уздцы красивых дымчато-серых осликов. Спешащей походкой пронеслась бледная, источающая холод монахиня. Красивая женщина уронила на ходу букетик фиалок; маленький мальчик поднял их и догнал незнакомку, протягивая ей цветы, а она взяла их и отбросила прочь, словно отравленные. Ах, Боже мой! Мисс Брилл даже не знала, восхититься жестом женщины или нет! А какой интересной была встреча горностаевой шапочки и господина в сером, прямо перед сиденьем мисс Брилл. Он был высокого роста и держался с ледяным достоинством; а на его собеседнице наверняка была все та же горностаевая шапочка, которую она купила, когда ее локоны еще были золотистыми. Теперь же и волосы, и лицо женщины, и даже ее глаза — все приобрело такой же грязно-серый оттенок, как и у потертого горностая, а крошечная ручка в вычищенной перчатке, слегка приподнятая, чтобы дотронуться до губ, была похожа на высохшую желтую лапку. Ах, какая радость для нее эта встреча — просто счастье! Она словно ее предчувствовала. Она перечисляла места, в которых побывала — здесь и там, все вдоль побережья. День просто чудесный, не правда ли? И не хотел бы он?.. Но господин в сером покачал головой, закурил сигарету, глубоко затянулся, медленно выпустил облако дыма прямо в лицо горностаевой шапочке и, хотя она продолжала говорить и смеяться, легким щелчком выбросил спичку и ушел по своим делам. Горностаевая шапочка осталась одна; ее улыбка стала еще лучезарнее, чем раньше. Но даже оркестр, казалось, понял, что она чувствует, и заиграл тише и нежнее, а барабан снова и снова отбивал одно и то же слово: «Хам! Хам! Хам!». Что же ей делать? Что же с ней будет? Но пока мисс Брилл ломала голову над этими вопросами, горностаевая шапочка повернулась, приветственно подняла руку, словно увидев кого-то другого, кого-то намного более дружелюбного, вот там, совсем рядом, и засеменила прочь. И мотив, который играл оркестр, снова поменялся, стал быстрее и еще жизнерадостнее, чем раньше; двое стариков поднялись с любимой скамейки мисс Брилл и ушли решительным шагом, а какой-то старичок с длинными бакенбардами — такой забавный! — проковылял мимо в темп музыке, и его чуть не сбили с ног четыре девушки, идущие бок о бок.
О, как же удивительно это было! Как же ей это нравилось! Как чудесно было сидеть и наблюдать за всем происходящим! Словно смотришь спектакль в театре. Кто поверит, что небо — это не задник декораций? Но только когда мимо медленно, торжественно прошествовала маленькая бурая собачка, точь-в-точь как зверюшка в театре, которой дали успокоительное, чтобы она не боялась сцены, — только тогда мисс Брилл поняла, от чего же все вокруг так увлекательно. Они все выступали на подмостках. Они были не просто зрителями, пришедшими посмотреть спектакль, а еще и актерами. Даже у самой мисс Брилл была собственная роль, исполнять которую она приходила каждое воскресенье. Если бы она не пришла, это бы наверняка кто-нибудь заметил — все-таки мисс Брилл тоже принимает участие в спектакле. Странно, что это ей никогда раньше не приходило в голову! А ведь теперь все встало на свои места: почему она с такой пунктуальностью каждую неделю выходит из дома в одно и то же время (чтобы не опоздать к началу спектакля) и почему испытывает такое странное смущение, рассказывая своим подопечным на уроках английского, как проводит воскресные вечера. Не удивительно! Мисс Брилл чуть не рассмеялась вслух. Она играет на сцене. Она подумала о старом, безнадежно больном господине, которому читала газету четыре раза в неделю, пока он дремал в саду. Мисс Брилл уже давно привыкла к его костлявому лицу, утопающему в набитой ватой подушке, приоткрытому рту и длинному узкому носу. Если бы он умер, она бы, возможно, этого не заметила, даже спустя несколько недель; ее бы это и не потревожило. Ах, если бы однажды он неожиданно узнал, что газету ему читает актриса! «Актриса! — Старик приподнял бы голову; в его тусклых глазах сверкнули бы две дрожащие искорки. — Так Вы актриса?» И мисс Брилл разгладила бы газету, как будто перед ней текст роли, и мягко проговорила бы: «Да, я уже давно на сцене».