— Она порвала мне сеть, — сетовал хозяин сети. — Я устанавливал ее на форель, ячейки не предназначены для поэтессы.
Ее судьба была для меня одновременно предостережением и примером для подражания.
В основном же поэты — мужчины.
Я вынесла урок никому не говорить о том, что задумала.
Передо мной сидит женщина с маленькой девочкой, которую снова укачало. Автобус мчится по насыпному гравию и останавливается. Водитель нажимает на кнопку, дверь открывается в осеннюю прохладу, шипя как отпариватель, и усталая женщина в шерстяном пальто ведет девочку вниз по ступенькам. Вот уже третий раз бедному ребенку понадобилось выйти. Вдоль всех дорог канавы, потому что фермеры прокладывают дренаж, осушая места обитания голенастых птиц, здесь и там из земли торчит колючая проволока, но какие именно участки она разграничивает, понять трудно.
Скоро я отъеду так далеко от дома, что перестану узнавать названия хуторов.
На ступеньках женщина надевает на ребенка шерстяную шапку и опускает у нее уши. Слежу, как она поддерживает девочке лоб, пока изо рта тонкой струйкой течет рвота. Наконец что-то ищет в кармане пальто, вынимает носовой платок, вытирает ребенку рот и лишь затем снова заводит его в прокуренный автобус.
Я достаю блокнот и, сняв с ручки колпачок, записываю в него два предложения. Потом снова надеваю колпачок и открываю «Улисса».
Водитель выбивает трубку на ступеньках, включает радио, и мужчины перемещаются в начало салона, широкие спины и шляпы сбились в кучку и внимательно слушают, сейчас передадут прогноз погоды и объявления. Водитель прибавляет громкость, чтобы заглушить шум мотора, раздается: «Радио Рейкьявика, добрый день», затем скрежет, и он возится с кнопкой, чтобы найти нужную волну, связь отвратительная, но я слышу, что на судно требуются матросы. Оно готово выйти в море. Потом опять скрежет, и диктор замолкает. Мужчины снова разбредаются по автобусу, закуривают сигареты.
Я переворачиваю страницу. Герой романа, Стивен Дедал, как раз пьет чай, когда водитель обгоняет трактор Ferguson, чуть раньше обогнавший нас, пока ребенка тошнило на обочине. Stephen filled a third cup, a spoonful of tea colouring faintly the thick rich milk[8].
Сколько страниц занял бы обгон трактора, если бы Джеймс Джойс был пассажиром нашего автобуса?
Последняя остановка у придорожного кафе в Хвал-фьорде. К берегу подходит лодка с двумя кашалотами. Они привязаны к поручням, каждый длиннее лодки, морская пена накрывает черные тела. Лодка болтается в штормящем море, рядом с огромными китами она больше похожа на детскую игрушку, плавающую в ванне.
Первым автобус быстро покидает водитель, за ним тянутся пассажиры. Вонь от котлов для вытопки жира невыносимая, и пассажиры спешат в зал. Там можно съесть суп из спаржи и отбивные в кляре с вареным картофелем и ревеневым соусом, но я еще не устроилась на работу и вынуждена экономить, поэтому покупаю только чашку кофе и кусок кекса. Возвращаясь в автобус, набираю две горсти черники.
В автобусе новый пассажир — пожилой мужчина в пальто, он заходит последним, окинув всех взглядом, замечает меня, интересуется, свободно ли соседнее место. Я убираю словарь, и он садится, слегка приподняв поля шляпы. Когда автобус отъезжает, он закуривает сигару.
— Не хватает только десерта, — говорит он. — Коробочка «Антона Берга» не помешала бы.
Он рассказывает, что ездил в гости к знакомому, которому как раз принадлежит один из двух китов, и они вместе вкушали отбивные.
— Они забили пятьсот китов этим летом. Недаром исландцы называют рыбную вонь запахом денег.
Затем он обращается ко мне:
— Могу я узнать ваше имя, фрёкен?
— Гекла.
— Ни много ни мало. Гекла высится отчетливо и ясно под небосводом…
Он разглядывает книгу у меня в руках.
— И вы читаете иностранные книги?
— Да.
Одного кашалота уже вытащили по бетонному желобу на разделочную площадку, он лежит, целый, огромное черное тело. Китобойная лодка, как пробка у бутылки, на оконечности причала. Молодые люди в высоких сапогах и комбинезонах, с разделочными ножами в руках без перчаток тотчас принимаются за животное и срезают канаты и жир, сталь блестит в лучах осеннего солнца. И вот они уже перемазаны в китовом жире. Вокруг кита повсюду лежат его внутренности, над ними порхают птицы. Парням явно трудно сохранять равновесие на скользкой площадке, у самых отверстий котлов для вытопки жира.