Друг стоит на лестничной клетке, перегнувшись через перила, смотрит вниз на меня и улыбается. Он один.
— Я тебя ждал. Когда ты взбегаешь по лестнице, всегда скрипит одна и та же доска.
Он ходил купить мне пирожное. Собирается варить кофе.
— Шляпа Наполеона, — говорит он, протягивая тарелку с марципановым пирожным.
— Кто он? — спрашиваю я.
— Учитель.
— Твой друг?
Он в замешательстве.
— У меня такие потребности. Уж какие есть.
Одно тело притягивается к другому.
Он смотрит на меня и явно о чем-то думает.
— За границей тоже нелегко быть гомосексуалом, Гекла.
Друг мнется.
— Бывают дни, когда мне хорошо, бывают, когда плохо. Я то полон надежды, то разочарован. Иногда кажется, что мне все под силу, иногда ничего. Мне знакомы десять тысяч ощущений, связанных с пустотой.
Некоторое время он молчит.
— Здесь я впервые в жизни видел, как мужчины танцуют вместе, — говорит он медленно. — Но и за границей отнюдь не все разрешено. Мужчины не могут касаться друг друга на улице у всех на виду. Ты не увидишь, чтобы двое мужчин шли держась за руки. Полиция время от времени проводит рейды в баре, где я работаю.
На столе лежат листки бумаги.
— Ты рисовал? — спрашиваю я.
— Всего лишь несколько платьев, — отвечает он, вставая.
Надевает пиджак.
— Ночью меня не будет дома. Вернусь завтра.
— Хорошо.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он смотрит на меня.
— Если бы у меня не было тебя, Гекла, я бы умер.
Дорогая Исэй.
Я целыми днями пишу и скоро закончу новый роман. Det er så dejligt[29]. У моих хозяев видна линия горизонта, а не исполинский ландшафт. Здесь все такое плоское! Днем очень светло, но вечером света не хватает. Последний месяц идет дождь. Датскую речь понимать сложнее, чем я ожидала. God dag[30] были первые мои слова. Другу Йона Джона. Говорю я еще плохо. Каждый день хожу на прогулку, осмотрела город вдоль и поперек. В первый день проходила мимо массы магазинов и ресторанов, видела королевских гвардейцев и сидела на скамейке в парке. Вчера ходила на могилу Йона Тороддсена на Западном кладбище. Он умер в последний день 1925 года. По пути домой наткнулась на букинистический магазин. У входа две коробки, в одной книги, в другой пластинки на 78 оборотов. Изучила содержимое коробок, но ничего не купила. Полной неожиданностью для меня за границей стал штиль. Дождь не горизонтальный, он вертикально падает серебряными нитями. Мертвый штиль сменяется просто штилем.
Проходит несколько дней, и однажды раздается стук в дверь. На площадке стоит соседка в ночной рубашке с ребенком на руках и жалуется на печатную машинку.
— Ты начала писать от руки? — спрашивает друг, увидев меня за письменным столом с ручкой в руке.
Он склоняется ко мне на плечо.
— Почерк напоминает свитер свободной вязки. Мой старый учитель чистописания не поставил бы высокую оценку за твои каракули.
Он улыбается.
— А еще ты левша, как Джими Хендрикс и Франц Кафка.
Объясняю ему, что соседка жалуется на стук машинки.
— Тебе нужно приобрести электрическую машинку. Они не такие громкие.
Я спрашиваю, сколько такие машинки стоят, и он отвечает, чтобы я об этом не беспокоилась.
— В следующем месяце купим тебе Underwood Five.
Со всеми исландскими буквами, так что тебе не придется дописывать роман по-датски.
Д. Й. Джонссон не хочет, чтобы я отдавала ему свою долю за квартиру или покупала еду. Когда однажды он приходит домой с велосипедом для меня, у меня начинает закрадываться подозрение, что он берет дополнительные смены в баре.
Он стоит в воротах и свистит. Я выглядываю в окно и вижу, что он держит за руль велосипед и делает мне знак спуститься.
— Тебе нужен велосипед. Этот, конечно, подержанный, но я купил на него новый звонок, — поясняет он и жмет на звонок.
Говорю ему, что собираюсь найти работу.
— Я тоже хочу работать.
Думаю, могла бы устроиться в отель «Англетер». Делать бутерброды с камбалой и ремуладом. Или чистить серебро. В любом случае там, где меня никто не заметит. Где меня оставят в покое.
31
Норвежская велосипедная марка, аббревиатура от Den Beste Sykkel, букв, «лучший велосипед».